Даниил Мордовцев - За чьи грехи?

Миновало лето. Прошло и около половины зимы 1664 года, и о молодом, пропавшем без вести Ордине-Нащокине уже и забывать стали. Не забывали о нем только отец несчастного да царь Алексей Михайлович. Не могла забыть и та юная боярышня, с которой он так грустно простился накануне рокового отъезда из Москвы.

Это была единственная дочь боярина, князя Семена Васильевича Прозоровского [21] Князь Семен Васильевич Прозоровский, бывший боярином при Алексее Михайловиче, умер в 1660 г. Мордовцев имеет в виду не его, а его старшего сына, князя Ивана Семеновича, назначенного в 1667 г. воеводой в Астрахань и казненного в июне 1670 г. после взятия города Степаном Разиным. И. С. Прозоровский в 1643 г. женился на Просковье Федоровне Лихачевой; у них было два сына Бориса, младший из которых был убит в Астрахани, а старший с матерью вернулся в Москву. Кроме двух Борисов, у Прозоровского был еще старший сын Петр, видный государственный деятель при Петре I. , шестнадцатилетняя красавица Наталья. Хотя она и оправилась несколько после постигшего ее удара и тяжкой болезни — молодость взяла свое, однако она в душе чувствовала, что молодая жизнь ее разбита. Куда девалась ее живость, неукротимая веселость! Правда, ее похудевшее, томно-задумчивое личико стало еще миловиднее, еще прелестнее; но при взгляде на нее всем, знавшим и не знавшим ее прежде, почему-то думалось, что это милое создание не от мира сего, что такие не живут среди людей и место их среди ангелов светлых.

Отец, боготворивший ее, хотя угадывал сердцем, какое страдание подтачивает эту молодую жизнь, но он слишком уважал святость ее чувства и с грустью молчал, будучи уверен, что всесильная молодость все победит, что богатства молодости так неисчислимы, так неисчерпаемы, что их никакая сила, кроме смерти, не ограбит, даже не умалит.

Девушка тоже молчала. Чувство ее и ее горе были слишком святы для нее, чтобы в эту святыню мог заглянуть чей бы то ни было взор, даже взор отца или матери.

Однажды, за несколько дней перед Рождеством, отец, желая ее развлечь, накупил ей очень много подарков и разных нарядов, самых изящных, самых дорогих, какие только можно было найти в Москве. Девушка горячо благодарила отца, целовала его руки, голову, лицо, обнимала его, но тут же не выдержала и расплакалась, горько-горько расплакалась.

— О чем ты, дитятко мое ненаглядное, радость моя единая, о чем же? — испугался и растерялся злополучный отец.

— Батюшка! милый мой! родной мой! — плакала она, обливая слезами щеки растерявшегося князя. — Знаешь, мой дорогой, о чем я хочу просить тебя?

— О чем, мое дитятко золотое, солнышко мое! Проси — все для тебя сделаю!

— Батюшка! светик мой! отдай меня в монастырь.

— В монастырь! Что с тобой, моя ягодка? мое дитя! утеха моя!

— Да, мой родной, отдай: я хочу принять ангельский чин, не жилица я на миру, я хочу быть Христовой невестой.

И несчастная разрыдалась пуще прежнего: слово «невеста» точно ножом ее по сердцу полоснуло.

— Да Господь же с тобой, чистая моя голубица! Господь с тобой, сокровище мое! — утешал ее отец. — Обдумай свое хотение — пощади и меня, старика: на кого ты оставишь меня? С кем я буду доживать свой век, с кем разделю я мое одинокое старчество? Для кого мои добра, мои богачества? [22] У него было еще два малолетних сына от второй жены; но за какой-то проступок он сослал ее с сыновьями в ее вотчину. (Прим. Д. Л. Мордовцева.)

И он сам горько заплакал, обхватив руками белокурую головку дочери, как бы боясь, что вот сейчас-сейчас она уйдет от него, улетит на крыльях ангела.

— Хоть погоди малость, поживи со мной до весны, дай мне одуматься, с государем переговорить: он же об тебе спрашивал… ты так ему полюбилась… он часто видел тебя в Успенском, как ты молилась там и плакала этими днями. И царевнушка Софья в тебе души не чает: она просила привезти тебя в собор на «пещное действо» [23] Успенский собор в Кремле был основан в 1326 г., в нем венчались на царство и принимали патриарший сан. «Пещное действо» было описано в издававшейся Н. И. Новиковым «Древней Российской вивлиофике», т. 6, СПб., 1774 («Чин бываемых пред Рождеством Христовым, в неделю святых отец, так называемого пещного действия, или воспоминание бывших в пещи трех отроков Анания, Азария и Мисаила»). Приведенное в повести описание составило и отдельную брошюру Мордовцева: «Пещное действо на Москве в 1675 г.», вышедшую в популярной серии «Библиотечка русских писателей для самообразования» (кн. 17, СПб., 1910). . Поедем, мое золото, а там подумаем, потолкуем: может… Государь спосылает гонцов в Польшу… может. Бог даст… еще не верно…

Он не договорил, боясь, что зашел слишком далеко. Он сам хорошо понимал, что в доверчивое сердце своей любимицы он забрасывает напрасную надежду; как и все в Москве, он знал, что молодого Ордина-Нащокина уже не воскресить; но ему во что бы то ни стало хотелось подольше удержать дочь от рокового решения… «Молодо-зелено, перегорит, а там еще свежее расцветет», — думалось ему, и он давал понять девушке, что он что-то знает, чего-то — а чего именно, она сама догадается — он ждет, что им-де с царем что-то известно, а что — пусть сама соображает. Он слепо верил во всемогущество молодости и времени: все переживается человеком, всякие душевные раны, даже, по-видимому, смертельные — исцеляет время. Разве он думал, что переживет свою Аннушку, мать этой самой девочки? А пережил. Сколько раз, когда она, такая молоденькая да хрупкенькая, умерла у него на руках и он свез ее в Новодевичий на погост, — сколько раз он пытался наложить на себя руки! Так не попустил: не попустил вот этот невинный ангелочек, вот эта самая Наталенька — вся в мать! Наталенька, что теперь тихо плачет у него на плече. Ее было жаль кинуть одну на белом свете, ее, этого чистого ангелочка, и он остался жить для нее. И смертельная его рана зажила, закрылась с годами, хоть по временам и саднит, — ох, как саднит! Переживет и она свое девичье великое горе, заживет и ее кровавая рана — заживет, Бог милостив.

— Вот ужо повезу тебя, дитятко, на «пещное действо», — говорил он, лаская всхлипывавшую у него на плече девушку. — А там с государем перемолвлюсь о вестях некиих… кубыть, надо надеяться… а Афанасий Лаврентьич (он знал, что девочка понимает, о ком он говорит) — и Афанасий Лаврентьич, кубыть, повеселяе стал малость… Бог милостив, не оставит…

Он чувствовал, как при этих словах у него на груди, под шитою шелками тонкою срачицею, колотилось сердце его девочки.

— А разве послы наши воротились с польского рубежа? — робко спросила она.

— Воротились, дитятко.

— И Афанасий Лаврентьич?

— И он, золото мое… Сказываю тебе — кубыть, веселие маленечко стал… Вестимо, Бог его, горюна, не оставит: добер уже зело человек.