Всеволод Соловьев - Старый дом

Она давно освободилась от смутившего ее приятного впечатления, которое произвела на нее Татаринова. Теперь она снова относилась к этой женщине недружелюбно, она считала ее, по ее выражению, «влезающей в душу, хитрой лицемеркой». Но она была настолько осторожна, что не говорила этого Нине. У нее мелькнула такая, как ей казалось, счастливая мысль: «Нужно побить Нину ее же оружием! Да, конечно, это будет самое лучшее!.. Возвращаясь в Петербург, мы заедем в Юрьевский монастырь к графине…»

Графиню Анну Алексеевну Орлову-Чесменскую княгиня знала давно. Она еще в первой юности своей бывала в Москве у графа Алексея Григорьевича, в его великолепном доме у Донского поля. Теперь уже много лет как графиня стала почти невидимой, вела отшельническую жизнь; но все же, в качестве камер-фрейлины, очень любимой царской семьею, изредка приезжала в Петербург. Княгиня с нею встречалась и встречалась почти дружески. Про графиню Анну Орлову, в особенности со времени ее сближения с монахом Фотием, в настоящее время архимандритом Юрьевского монастыря, ходило очень много неблагоприятных, двусмысленных толков. Но княгиня была уверена, что эти толки — плод досужей и злой фантазии общества. Она считала графиню Анну высоконравственной, умной и благородной женщиной, почти святою. Да и на архимандрита Фотия, хоть и видела его всего раз мельком, глядела как на подвижника, благодаря некоторым сердечным беседам с графиней.

«Фотий — глубоко верующий и истинный христианин; графиня Анна — тоже, — подумала она, — оба они обладают удивительным красноречием… Чего я не могу сделать с Ниной, то легко могут, пожалуй, сделать они… Если захотят — легко докажут Нине ее заблуждения, отвлекут от еретических мыслей…»

Она написала к графине Орловой письмо, в котором кое-что сообщала относительно Нины и постаралась заинтересовать ею. Графиня отвечала, что с удовольствием примет их у себя на несколько дней и всегда рада помочь делу спасения души человеческой. Нина очень удивилась, когда княгиня сказала ей, что они отправятся не прямо в Петербург, а заедут сначала в Юрьевский монастырь; но нашла, что это очень хорошо.

— Говорят, монастырь теперь узнать нельзя, — сказала княгиня, — я, помню, бывала там не раз; это был совсем бедный, заброшенный монастырь, а теперь, благодаря щедрости графини Орловой и радению архимандрита Фотия, он стал так красив, богат… Туда приходят со всех сторон богомольцы, там устроены приют и богадельня для больных и бедных. Графиня ничего не жалеет… скольких людей она избавляет от нищеты, спасает от смерти!.. Знаешь ли что, Нина… может и ты слышала… про нее говорят много дурного… ты ее узнаешь и сейчас же поймешь, что только злоба, зависть и клевета могут чернить такую женщину. Я помню еще девочкой это удивительное создание: она мне всегда казалась ангелом. Ты знаешь — ведь у отца ее немало грехов на душе было, и она это знала. Она любила его, она была его единственным ребенком, он умер, оставив ее молодой девушкой с громадным состоянием. В женихах, конечно, не было недостатка — да и в каких! Императрица Мария Федоровна, я знаю это наверно, хотела устроить ее брак с кем-нибудь из своих родственников — иностранных принцев. Она могла бы быть принцессой — и никого бы это не удивило. Но она еще в самые молодые годы, еще почти ребенком, решила не выходить замуж и отдать всю свою жизнь бедным, несчастным и молитве о грехах отца. И она исполнила свое решение… Да, это удивительная женщина…

Нина слушала с возраставшим вниманием и была под конец так заинтересована, так восхищена графиней Орловой-Чесменской, что с большим волнением и сердечным трепетом подъезжала к Юрьевскому монастырю.

Графиня Анна Алексеевна уже несколько лет как купила для себя близ монастыря небольшую усадьбу и большую часть года теперь жила здесь, отказавшись от пышности и блеска, довольствуясь самой скромной обстановкой, имея необходимость только в одном — в постоянном общении со своим духовником и наставником отцом Фотием…

Вечерело. Весь день был хотя свежий, но ясный. Солнце только что зашло, когда громадный дормез княгини повернул по пыльной дороге из-за леса, и Нина, выглянувшая в каретное окошко, увидела блестящие главы живописно расположенной обители, по верхам которых еще скользили последние лучи солнца.

Усадьба графини стояла из небольшого двухэтажного дома незатейливой архитектуры, расположенного среди густого сада. Никаких следов привычной в богатых барских усадьбах роскоши здесь не замечалось. По довольно узкой, обставленной деревьями дороге дормез подъехал к воротам. Княгиня и Нина вышли из экипажа в сопровождении своего лакея. Они прошли через небольшой, чисто выметенный двор. С подъезда к ним навстречу шла какая-то бледная женщина почти в монашеской одежде и, узнав, кто они такие, пригласила их в дом, говоря, что графиня еще со вчерашнего дня их ожидает.

— Только их теперь нету, вам обождать придется, ко всенощной отправились, — прибавила она.

Приезжие вошли в дом. Тут все было очень просто, и хотя комнаты и большие и светлые, с блестящими паркетными полами, но каждая из них казалась такой неуютной, холодной. Мебели немного, никаких драпировок и портьер на тяжеловесных дубовых дверях и широких окнах. Полное отсутствие ковров, картин и предметов роскоши.

— Вот как она живет! — шепнула княгиня Нине. — Но это, мне кажется, даже слишком, такая унылая обстановка, такая пустота в комнатах…

— Нет, я очень понимаю это, — ответила Нина, — так и следует, так и должно быть… Здесь мне очень, очень нравится…

Тихая, молчаливая женщина провела их теперь в предназначенные им комнаты. Это были две небольшие комнаты нижнего этажа, выходившие окнами в сад и имевшие вид келий. В каждой комнате были поставлены кровать, большой комод, жесткий диван, перед диваном овальный тяжелый стол, несколько кресел и стульев. В углу образ с зажженной лампадой — и больше ничего.

Княгине очень это не понравилось. Она с детства привыкла к совсем иной обстановке. Она любила, чтобы кругом нее все было уютно, красиво. Любила понежиться в широких мягких креслах. Любила спать на мягких перинах. Тут же, взглянув на кресло с кожаным сидением и узенькими деревянными ручками, она подумала, что со своей толщиной даже, пожалуй, и не усядется в такое кресло. Взглянула на кровать — и почувствовала некоторое уныние. Кровать была узкая, матрац оказался довольно жестким. Но она не стала жаловаться Нине, она боялась откровенно передавать ей теперь свои впечатления. Умывшись и переодевшись с дороги, они прошли наверх и стали дожидаться хозяйку.

Им обеим, а в особенности княгине, очень хотелось есть. Но об их угощении с дороги, по-видимому, никто и не думал. Наконец, когда уже совсем стемнело и в комнате зажгли свечи, появилась графиня со всенощной.