Всеволод Соловьев - Старый дом

— Просите!

— Куда прикажете?

— В маленькую гостиную…

Дрожа от волнения и почти задыхаясь, она поспешно прошла туда.

Какое счастье — никого нет дома! Старики уехали, обедают у этой Маратовой, Борис, конечно, там же. Владимир не вернется раньше обеда… Она одна во всем доме… Кто-нибудь может приехать — отказать будет неловко… Но ведь, может быть, никто и не приедет, и во всяком случае есть хоть несколько свободных минут, можно говорить… и тут… здесь, в этой милой комнате, которая соединяла в себе так много прошлогодних воспоминаний!

Но как она его встретит?

Она почти упала в кресло, почувствовав себя такой слабой…

Нужно встретить его с достоинством, нужно, чтобы он понял хорошенько, что порядочный человек не может так поступать, как поступил он. И пуще всего не нужно ему показать радости, почти восторга, охвативших ее при одной мысли, что вот она сейчас его увидит…

Он вошел. Она взглянула на него. Он совсем не изменился — так же хорош, от него дышит все такой же гордой силой… Та же самоуверенная и презрительная улыбка… Но в глазах как будто радость, радость свиданья! Кажется это ей только или она не ошиблась?

Он быстро, привычно оглянулся. Они одни. Он поспешно склонился, схватил ее руки и стал целовать их. Руки были холодны и заметно дрожали. Она старалась отстраниться и не могла.

— Что вы со мной сделали? — прошептала она, и невольные слезы брызнули из ее глаз.

Он поморщился. Что он с ней сделал? Ничего. Он только не думал о ней все это время, у него было так много других вопросов. Он все время почти провел в своей «отчизне», среди представителей старой Польши. Он всматривался в положение дел, выслушал мнения всех горячих голов, дышавших вечной и неизменной ненавистью к России. Он был посвящен в различные планы. Ему удалось, как и везде, обратить на себя внимание, получить влияние, начать играть новую роль… Из Польши он проехал в Италию. В Риме был принят папою на продолжительной аудиенции. Затем потолковал со всеми влиятельными кардиналами и вернулся в Петербург очень довольный собою… Где же ему тут было думать о Катрин?

— Что я с вами сделал? — сказал он ей в ответ. — Вы можете обвинять меня только в том случае, если не захотите слышать никаких объяснений. Ах, Боже мой, Боже мой, если бы ты только знала, моя дорогая, как тяжела была для меня разлука с тобой!..

Она покачала головою и печально усмехнулась.

— Разве я могу тому поверить — дал слово и не приехал, и ни разу не написал даже. Жив ли, нет ли…

— Иначе было невозможно; ведь я говорил, что у меня серьезные и важные дела… Я путешествовал не для удовольствия… Дела… Дела!..

— Какие могут быть дела, чтобы заставить человека пренебрегать той, кого он любит?

— Есть такие дела, дорогая Катрин! Я был далеко, за границей…

— Боже мой… И не написал!

— Как не написал, я три письма послал: два твоему мужу и одно тебе…

Она побледнела.

— Я не получала этого письма и муж мне не говорил про твои письма… Что же это? Письмо это перехвачено, оно у него в руках, у него или у кого-нибудь из семьи. Они все против меня… Что ты писал?

— Успокойся, — поспешно сказал он, — ты знаешь — я осторожен. Но меня все же очень удивляет, как это письмо мое к тебе не попало. Впрочем, оно могло пропасть на почте… Теперь мы это узнаем… — проговорил он. — Вот видишь сама, что я должен быть осторожен…

— Но, наконец, теперь-то, теперь вы давно уже здесь и до сих пор не нашли свободной минуты, чтобы побывать у меня!

— Да, я здесь целую неделю, но дорогой так простудился, у меня распухло горло, доктора запретили выходить.

— На все — оправдания, и я должна всему верить, — проговорила Катрин.

— Как же иначе?

— И можешь поклясться, что говоришь правду? Что думал обо мне, что не изменял мне в это время?.. Поклянись, поклянись, если хочешь, чтобы я тебе поверила…

— Разве вы когда-нибудь видели, чтобы я клялся в таких вещах? — спокойно сказал он. — Это было бы унизительно, и вы должны мне верить и так. А если не верите, так что же может быть общего между нами…

От этих слов на нее повеяло таким холодом, что она испугалась и вдруг замолкла, вдруг присмирела. А он между тем ее очень внимательно разглядывал. Он нашел в ней большую перемену, ему показалось, что она подурнела. Она встала и прошлась по комнате. Он следил за нею и вдруг опять поморщился.

— Вы совсем здоровы? — спросил он.

— Вы видите… — прошептала она.

— А!..

У нее опять на глазах блестели слезы.

— Казимир! — воскликнула она. — Вот что случилось!

Он опустил глаза и не говорил ничего.

— Казимир, — воскликнула она, — да ведь это… Пойми… Ты не хочешь понять меня… Ведь мой будущий ребенок… Твой ребенок!..

В соседней с маленькой гостиной библиотеке, куда была спущена толстая дверная драпировка, в эту самую минуту послышалось какое-то движение, будто кто сильно двинул креслом или какой-нибудь другой мебелью. Потом какой-то предмет, верно, книга, упал там на ковер. Но оба они не заметили этого, оба они были чересчур взволнованы.

Щапский даже покраснел. Он не ожидал ничего подобного, никогда не думал о возможности такого случая. Пуще всего на свете он желал быть свободным и свободным вполне. И вдруг его хотят связать! Он рассердился. Эта женщина, к которой он давно уже почувствовал охлаждение и к которой теперь вернулся только благодаря минутному капризу, присоединившемуся к неизбежности посетить ее — вдруг она стала ему почти противной, какой становились ему все женщины, когда он видел, что у него являются относительно них хоть какие-нибудь обязанности.

«Что же это? Ведь она намерена теперь забрать власть надо мною!.. Ведь она будет меня преследовать сценами, будет разыгрывать драму… Вот она уже и так подурнела… Будет ныть, плакать… И вдобавок, почем я знаю!»

— Вы уверены в этом? — наконец проговорил он.

— В чем, Казимир, в чем?

— В том, что вы сейчас сказали…

— Конечно!..

— Я не о том совсем спрашиваю… Она вздрогнула.

— Господи, так о чем же? Вы сомневаетесь, вы думаете… Я понимаю…

Яркая краска залила ее щеки.

— Вы хотите отстранить от себя ответственность… Вы хотите отказаться от своего ребенка!..

— Я не хочу этого, но вместе с тем очень не желаю такой ошибки. Как же я могу узнать, когда, вероятно, и вы сами не знаете…

Она едва сдерживала рыдания.

— Казимир, вы вернулись для того, чтобы оскорблять меня…

— Успокойтесь, я вас не оскорбляю нисколько… Я просто боюсь ошибки…

— Разве женщина может обмануться? — отчаянно произнесла она и уже не могла сдерживаться и громко зарыдала.

Он почувствовал себя в крайне неловком, несносном положении. Внутреннее чувство подсказывало ему, что она его не обманывает. Но что же ему делать? Начать клятвы и уверения, разыграть роль нежного супруга? Ему казалось это чересчур затруднительным, а он не любил затруднять себя. Однако он поспешил к ней и усадил ее в кресло.