Всеволод Соловьев - Старый дом

— Какое испытание! Что я должна выносить!.. Чего вы от меня требуете? — шептала она, ломая себе руки. — Если бы я так низко пала, если бы я стала матерью не вашего ребенка, я бы должна была вынести на себе всю за это ответственность и расстаться с ним, чего бы мне это ни стоило… Но требовать, чтобы я рассталась с моим ребенком… с вашим ребенком, — что же это такое? Вы говорите, что ваш брат не в состоянии солгать… ведь и я до сегодняшнего дня сама так думала!.. Что же, это, может быть, правда, может быть, он думает, что не лжет… Но он такой странный… я ничего не понимаю… Я приняла Щапского в маленькой гостиной… Я очень ему обрадовалась… мне кажется, он искренно расположен ко мне… Мы давно не видались… Да что же такое было?

Она взялась за голову, будто припоминая.

— Он поцеловал у меня руку, когда вошел… потом, когда уходил… и еще раз во время разговора… Я побранила его за то, что он не писал нам и оставлял нас в неизвестности — где он, жив ли… Он отвечал, что послал и вам и мне письмо… я не получила этого письма… может быть, оно у вас…

— Никаких от него писем ни на ваше, ни на мое имя не приходило! — сказал Владимир.

— Значит, они не дошли, пропали… Потом что же было? Он заметил мое положение… и вот тут-то, поздравляя меня, поцеловал мою руку… Потом… я не хотела перед ним играть комедию… на его поздравления я сказала, что ничего в этом нет веселого, что я вовсе не желаю детей, что мне страшно даже и подумать о близком будущем, что у меня дурные предчувствия… Потом… я не знаю… на меня напала грусть, тоска ужасная, я расплакалась. Он, верно, думал, что я одна скорее успокоюсь и поспешил меня оставить… Но мне становилось все хуже, со мною сделалось что-то такое мучительное… мне сдавило грудь… я задыхалась… Потом… я хорошенько уже и не помню… вошел Борис, и мне сделалось совсем дурно…

Она все припоминала… Она делала вид, что соображает…

— Когда я пришла в себя, — опять говорила она, — он чуть не убил меня… Что мне пришлось выслушать! Боже мой! И он даже ничего не объяснял, он повторял: «Я все знаю, все слышал»… Да что же он мог слышать?.. Как мог?..

— Он был в библиотеке, — сказал Владимир.

— Боже мой, да мы говорили вовсе не громко. Конечно, он многое мог слышать, но не все — это невозможно… Он, верно, давно уже меня подозревает и ему стало чудиться… Он не так понимал слова… Он в таком возбужденном состоянии все это время, такой фантазер… Ведь ты его знаешь… Так неужели вся моя жизнь, все… все пропало из-за его фантазий? Из-за того, что он недослышал, перепутал? Боже мой… Боже мой!..

Она уронила голову на руки и горько, отчаянно зарыдала. Потом, несколько сдержав свои рыдания, она прерывающимся голосом проговорила:

— Уйдите… Уйдите… оставьте меня… Делайте со мной, что хотите… Но знайте, что вы безбожно несправедливы!.. Знайте, что я не заслужила этого! Какая бы я ни была, какие бы ни были мои недостатки — все же я не заслужила… И если меня погубите… Если я умру… Грех будет на вашей душе!.. Уйдите… Уйдите!.. Оставьте меня…

Она опять зарыдала. Владимир уже окончательно пришел в недоумение.

«Как бы это хорошо было, если бы можно было ей поверить! — думал он. — Она дрянная женщина, конечно. Она способна всячески лгать… Но ведь он до сегодня все же был в ней уверен в этом отношении, он был покоен… Он не в силах усомниться в искренности Бориса… А только разве это неправда, что Борис фантазер, что он экзальтирован, что вечно в каком-то экстазе… Где-то витает. Ведь могло случиться именно так, как она говорит… Трудно из соседней комнаты расслышать каждое слово…»

«Он сказал, что дверь была отперта, но толстая драпировка спущена… — продолжал Владимир свои мысли. — Если они говорили не громко. Конечно — все может быть: он мог слышать, что Щапский несколько раз поцеловал ее руку… Она его бранила за то, что он не писал. Потом они говорили о ребенке… Она жаловалась, плакала… Борис схватил некоторые фразы, его фантазия дополнила остальное… Конечно, теперь ему кажется, что все ясно, что он не пропустил ничего… Иначе он не стал бы говорить мне… Но, может быть, ему только кажется — все это на него так похоже!.. Ведь он же клялся всю жизнь, да и теперь клянется, что в детстве видел фею! Он совсем полоумный… А что если это так, как она говорит, тогда только я в глупом и смешном положении!.. И все эти тревоги…»

Он пристально глядел на нее — пораженную, несчастную и тихую, главное — тихую.

«Да ведь она глупа! — решил он. — Разве она способна так притворяться, так ловко играть… Так придумать?!.»

Он даже позабыл, что не раз сам говорил и доказывал, что самая глупая женщина может быть способна на такую хитрость, какая никогда и в голову не придет умному мужчине.

Он с каждой секундой все больше и больше начинал верить Катрин. Она его победила — к тому же он так рад был этой ее победе. Он вдруг встал и, подойдя к ней, положил ей руку на плечо.

— Успокойся, — сказал он, — я не хочу тебя убивать… Может быть… Может быть, наши обвинения и несправедливы… Успокойся… Дай прийти в себя… Подумать… Ведь и мне не легче твоего!..

С этими словами он вышел из комнаты. Она несколько мгновений просидела еще в своей безнадежной позе… Потом чутко прислушалась, подняла голову — и улыбнулась.

Если бы он мог только увидеть эту улыбку! Но он был далеко. Он чувствовал, что большая тяжесть свалилась с его плеч.

Он вспомнил, что еще не обедал, приказал скорее накрыть себе стол и ел с завидным аппетитом, не покидавшим его даже в самые трудные минуты жизни.

Много было забот и волнений у Бориса — и вот ко всему этому, совсем нежданно, присоединилась еще одна забота. На следующий день после сделанных тяжелых открытий и объяснений с Владимиром рано утром, когда Борис лежал в кровати, Степан, пришедший будить его, подал ему маленький конверт.

— От кого это? — спросил Борис.

— Не знаю, сударь, — отвечал Степан, — приходил с полчаса тому времени человек, подал мне письмо; говорит: ответа не нужно, только чтобы непременно отдать в собственные руки, как только вы изволите проснуться.

Борис посмотрел — почерк совсем незнакомый. Распечатал конверт — на него пахнуло от золотообрезной бумажки тонким запахом духов. Он прочел:

«Если вы, в чем я не сомневаюсь нисколько, истинный друг Б., то ради его спасения, не теряя ни минуты, приезжайте ко мне, София».

Борису нечего было много раздумывать. Хотя почерк и был незнакомый, но он очень хорошо понял, кто такой Б., кто «София» и куда ему следует ехать…

Софья Иванова Баклашева была молодая вдова, ради которой уже несколько лет князь Вельский отказывался от всех прекрасных и выгодных невест, ему предназначавшихся. Борис знал Софью Ивановну, был у нее несколько раз с Вельским, она ему не нравилась. Он находил ее чересчур резкой, мало женственной и не одобрял ее отношение к его другу.