Всеволод Соловьев - Изгнанник

Им стало жутко и больно.

Вот он, этот человек, давно умерший… Но он встает из могилы и отнимает у них их сына, их истинного законного сына, которого они получили по великому праву любви и жалости, которого взрастили и взлелеяли, который был утешением и отрадой всей их жизни.

Всплакнула Марья Степановна, да и Иван Федорович сидел совсем нахмурясь, забыв о своих тюльпанах и тыквах.

Решено было, что Капитолина Ивановна отправится к Горбатову на этих же днях, завтра не то послезавтра. Капитолина Ивановна позабыла, несмотря на всю свою мудрость, что теперь дорога каждая минута. Уж очень они были уверены, что все шито да крыто, что не сыщет старик Прыгунов «абракадабры», а главное, не знали они, что этот Прыгунов, который до сего времени и знаком-то с Бородиными не был и в доме у них не бывал, а теперь в последнее время уже два раза поднимался по лестнице в мезонин к Михаилу Ивановичу.

Михаил Иванович был очень общителен, и если бы догадались спросить его, какой это «старый гриб» был у него два раза, он, конечно, рассказал бы о том, где и каким образом встретился с Прыгуновым, как разговорился с ним, как старик заинтересовал его горбатовским архивом. Но никто его об этом не спрашивал, и, как нарочно, жены его оба раза не было дома, когда приходил Прыгунов.

Прошло два тревожных дня. Иван Федорович бродил как в воду опущенный, машинально, по привычке, обходил свои грядки, забирался в теплички, но даже почти не замечал, что тюрбанообразная тыква превосходит его ожидания, что темный тюльпан распустился во всей красе.

Марья Семеновна перестала думать о внучатах, и молодая Бородина — Надежда Николаевна сильно изумлялась, глядя на стариков. Надежда Николаевна была веселого нрава, а потому даже и подсмеивалась внутри себя.

«Чудеса творятся! Старики помолодели — опять влюбились друг в друга, весь день не расстаются, прячутся по уголкам, шушукаются… Что бы такое могло это значить? Или сюрприз какой-нибудь особенный готовят Мише, а то и мне, пожалуй!»

Надежда Николаевна решила во что бы то ни стало разгадать эту мистерию и даже рассказала обо всех родительских проделках Михаилу Ивановичу, когда он вернулся домой вечером. Но он был мало заинтересован ее известием, у него на этот раз было свое дело, очевидно, очень его интересовавшее. Он сказал жене, что на следующее утро отправляется с одним человеком к Горбатову, известному, возвращенному из Сибири, декабристу, который в настоящее время находится в Москве в своем старинном доме.

— Зачем же ты к нему поедешь? — спросила жена.

— А затем, мой друг, что он предлагает мне через этого человека, с которым я и поеду, разобрать и привести в порядок его семейный архив. А я, вот видишь ли, уже два года думал и раздумывал, как бы мне познакомиться с этим интересным архивом…

— Ну, это значит — засядешь опять за свои старые бумаги и слова от тебя по целым месяцам не добьешься!

Михаил Иванович улыбнулся.

— Отчего не добьешься? Слова добьешься, а дело будет интересное — вот что! Давно у меня интересного дела не было.

— Ну да… да… Ах ты мой старый крот! — говорила Надежда Николаевна, весело заглядывая в лицо мужа и прижимаясь к нему.

Она ужасно обожала своего красавца Мишу. Она еще не успела остыть среди мелочей и дрязг семейной жизни, тем более что Марья Семеновна постоянно отстраняла ее от этих дрязг и мелочей.

Утром Прыгунов явился рано за Михаилом Ивановичем, и в то время как они еще находились в мезонине, Надежда Николаевна рассказывала старикам Бородиным о том, что она узнала вечером от мужа. Ее слова произвели такое неожиданное и страшное впечатление, что она совсем растерялась.

Иван Федорович и Марья Степановна буквально заметались и, беспорядочно перебивая друг друга, повторяли:

— Что же делать? Его нельзя пустить! Надо остановить непременно… Надя, друг мой, позови его скорей, скажи что-нибудь…

— Ну скажи, что мне дурно… — наконец надумала Марья Семеновна.

— Да что такое, маменька? Что случилось?..

Марья Семеновна, задыхаясь, едва проговорила:

— Потом узнаешь… зови скорее, зови!..

Надежда Николаевна, ничего не понимая, кинулась в мезонин, но еще по дороге горничная сказала ей, что Михаил Иванович со стариком гостем уехали.

И в то же время у подъезда звонила Капитолина Ивановна. Надежда Николаевна и объявила ей, куда уехал Михаил Иванович.

Капитолина Ивановна повернулась и исчезла. А молодая Бородина только развела руками.

— Час от часу не легче! Да они все просто с ума сошли!

Положение, в котором она застала Ивана Федоровича и Марью Семеновну, заставило ее еще более призадуматься.

— Нет, не сошли с ума, верно, несчастье какое-нибудь! Какое? Что все это значит?

Она пристала к ним, чтобы они ей все объяснили. Но они оба, подавляя свое мучение и волнение, нашли в себе силы отделаться от нее успокоительными фразами.

— Ничего, милочка, ничего, пожалуйста, не тревожься… все обойдется…

— Так, дело одно, которое тебя вовсе не касается…

Иван Федорович просто убежал от нее в свои теплички, заперся там среди тюльпанов и предался тревожным мыслям. Скрылась и Марья Семеновна в свою спальню, на ключ заперла дверь и принялась молиться.

Надежда Николаевна обиделась и не на шутку встревоженная стала дожидаться мужа…

А он возвращаться домой и не торопился. Он пошел пешком. Он чувствовал, что ему нужно пройтись до утомления и одуматься, освежить свою горевшую голову. Он шел медленно всю длинную дорогу от Басманной к Арбату, и его, всегда оживленного, ходившего быстро, часто останавливавшегося по дороге, обращавшего на все внимание, всем интересовавшегося, никто бы не узнал теперь в этом бледном, рассеянном человеке, который шел и не видел окружающего. Он несколько раз на пути своем чуть не попал под лошадей, не слышал, что кричат над самым ухом.

Но все же мало-помалу он начинал овладевать собою, начинал разбираться в нахлынувших на него ощущениях и мыслях.

Что же это такое стряслось над ним сегодня? Горе? Несчастье? Или и нет никакого горя — как уверяла Капитолина Ивановна. Может быть, и нет горя, но вся жизнь, и детство, и юность, и мало-помалу с каждым годом уходящая молодость были сном и обманом. Была семья, был отец и мать, а теперь их нет… нет! Да разве это возможно?.. Ведь ничего не изменилось… все то же самое…

«Конечно… конечно… — твердил он себе. — Они мне те же отец и мать… мои родные… милые…»

Он рассуждал, вдумывался и понимал, что если любил их до сих пор, то теперь должен любить их еще больше за то, что они для него сделали. Все это было так, это было ясно и просто, а между тем тоска продолжала щемить его сердце, и эта тоска шептала:

«Все же ты не их сын, ты им чужой… ты не имеешь на них права! Они не отец тебе, не мать, а благодетели…»