Всеволод Соловьев - Изгнанник

Но он не уходил. Он, как-то неловко и опустив глаза, присел в кресло перед нею и молчал.

— Что тебе, Сергей? — наконец прошептала она.

— А то, Наташа, что я больше не могу этого видеть!.. — почти крикнул он. — Ты на себя не похожа!.. Ты больна…

Он взял ее руки, но она отстранилась от него и неудержимо зарыдала. Он совсем перепугался.

— Наташа!.. Наташа!.. — шептал он. — Да успокойся же! Господи, что с тобою?! Ах, это я все наделал… Ах, я несчастный…

Он сам готов был плакать.

— Наташа, да не стою я этого — разлюби меня, я не стою…

Он не знал, что говорить. Она вдруг остановила рыдания и с исказившимся лицом проговорила:

— Оставь меня… умоляю тебя, оставь меня совсем, совсем…

Она снова зарыдала и, ломая руки, в приливе безнадежности, то хватаясь за него, то отстраняя его, говорила:

— Оставь меня… мы не можем быть вместе… я не могу любить тебя, как жена должна любить мужа…

Он пугался все больше и больше. Ему начинало казаться, что Наташа сходит с ума.

— Успокойся, — твердил он, — ты сама не знаешь, что говоришь… Ради Бога, забудь все и прости меня… Клянусь тебе… никогда больше не будет дурного… Ну хорошо… сделаем вот что: уедем, уедем куда-нибудь вдвоем заграницу…

Пытка Наташи росла. Ей надо было сказать ему все, и в то же время она чувствовала, что не в силах сделать этого… Как она скажет? Как произнесет дорогое, страшное имя… Нет, она не может, не может!..

— Отпусти меня… Я уеду к дяде Ивану Петровичу в Москву… Отпусти меня! — ухватилась она за мелькнувшую мысль.

— Зачем?.. Ведь я же говорю… уедем заграницу…

— Боже мой! — воскликнула она, заломив руки. — Совсем не то… я не могу, отпусти, оставь меня!

Он замолчал, отстранился и взглянул на нее странно блеснувшими глазами.

— Не то!.. Значит… может быть, ты любишь кого-нибудь?

В его голосе что-то как будто оборвалось.

Наташа молчала, опустив голову.

Он глядел на нее сначала с изумлением, он ждал ее ответа. Но она молчит, молчит…

Он то краснел, то бледнел. Он схватил ее холодную руку. Она ее вырвала и зарыдала.

— О, Боже мой!.. — расслышал он сквозь ее рыдания.

Он простоял несколько мгновений неподвижно, не говоря ни слова и только продолжая глядеть на нее широко раскрытыми глазами. Потом схватился за голову и выбежал из спальни.

Еще ни разу в жизни не находился Сергей в таком положении, еще ни разу в жизни у него не было так смутно и так мучительно на душе. Он знал, что такое значит горе. После смерти первой жены он испытал его. Но ведь это было ясное, определенное горе — умерла жена, близкая женщина, с которой он провел несколько лет. Он к ней привык. Ему очень часто, особенно после кутежа и утомительных приключений, бывало с нею хорошо и тихо…

Он никогда не думал, что лишится ее, что останется один, что не будет уже вокруг него всей этой привычной, душистой атмосферы кокетливой и хорошенькой женщины. Она умерла так внезапно, так быстро. Он был поражен и, естественно, страдал, плакал и метался.

Но затем с каждым днем горе забывалось и скоро от него не осталось и следа в сердце Сергея. Иной раз вспоминалось об этой утрате, маленькая какая-нибудь сцена из прошлого наводила мгновенно как будто бы облачко грусти, но это облачко тотчас же пропадало.

«Охо-хо! Грехи наши тяжкие!..» — скажет, бывало, Сергей и этим любимым своим восклицанием покончит и с тоской, и с воспоминаниями…

Тут же совсем не то — никто не умер. А тоска так и давит, и на душе так скверно, скверно, что хоть иди да и топись!..

Он никогда в жизни не думал о нравственных вопросах, о морали. Никто ни в детстве, ни потом не заставлял его задумываться над такими вопросами; никакая, наконец, книга не остановила на них его мысли уже потому, что никогда он и не читал книг.

Правда, у него была одна книга, составлявшая исключение, эту книгу он любил, постоянно имел при себе и давным-давно выучил ее наизусть. Это было «Горе от ума». Почему он так любил эту книгу — он и сам не знал, но нередко в минуты скуки декламировал грибоедовские строки, и это, очевидно, доставляло ему удовольствие. Ему просто нравились эти звуки, эти рифмы, эти словечки. Но он даже никогда не задумывался над смыслом «Горя от ума», над выведенными в нем лицами…

с глубокомысленным видом декламирует он, хотя слова эти не имеют никакого отношения к его мыслям, они просто приходят невольно на ум, и только…

Когда перед Сергеем передавали различные скандалы и сплетни, судили и рядили о делах ближних, кричали о безнравственности такого-то или такой-то, он никогда не принимал участия в подобных разговорах, и если уже непременно должен был сказать что-нибудь, то говорил:

«Какое же кому до этого дело? И чего судить — ведь никому ни жарко, ни холодно от этого суда!.. Так ли оно было? А если и так — почему же это безнравственно?.. Просто так вышло!..»

Он пожимал плечами, ему становилось скучно, и он уходил от этих перетолков и пересудов. Сам он никогда никого не осуждал. Люди у него делились на тех, с которыми скучно, и тех, с которыми не скучно. Были еще близкие — брат, дети, наконец, в последние годы, Наташа. С ними не было ни скучно, ни весело, а хорошо. Хорошо, да и то не всегда, с детьми, например, было всегда хорошо, когда они только не слишком приставали. Но с Наташей иногда делалось жутко, с нею нельзя было быть совсем нараспашку, не стесняясь, точно так же и с братом Николаем.

При этом Сергей иной раз заставал себя на том, что он почему-то очень жалеет и Наташу, и брата. Иногда это чувство жалости становилось настолько сильно, что он замечал его, он всегда очень изумлялся — чего же их жалеть? Но он все же жалел их.

И вот теперь, вырвавшись из спальни и очутившись у себя, на своей любимой кушетке, он среди поднявшейся в нем бури, думая о жене, о том, что сейчас произошло, невольно думал и о брате. Он вдруг заметил, что и прежде всегда думал о них вместе. Он только теперь в первый раз почти совсем ясно понимал свои отношения к брату и к жене.

Они особенные люди. Они совсем, совсем не такие оба, как он. Перед ним мелькнули некоторые минуты его семейной жизни… Наташа, прекрасная, ласковая, но холодная, какая-то далекая, как будто чужая… Ему стало ясно, что она делалась для него ближе, понятнее и роднее только тогда, когда он глядел на нее не как на жену, а как на друга… Ему припоминались вся его скука, все глупости, которые он делал со времени своей второй женитьбы…

Ему представился брат, и он поразился, как это до сих пор не замечал, что Николай и Наташа так подходят друг к другу, что если их трудно понять, так они-то уж, наверно, должны хорошо понимать друг друга.