Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы

— Совсем она у нас избаловалась! — сказала Надежда Николаевна. — Да и как иначе при такой жизни! Мне вот чем тише, чем спокойнее — тем лучше. Я и в ее годы была такая, а она втянулась, без вечного шума жить не может, не знает, куда деваться…

— Ничего, пусть поскучает, — заметил Михаил Иванович. — Веселиться теперь нельзя — неловко, ведь все знают, что я потерял не простого знакомого. Но ты успокой ее — это не надолго будет. Мало-помалу, в середине зимы, все ее веселости вернутся. Балов мы задавать этот год не будем — это нельзя, но мало ли что можно придумать… А как ты находишь, поправилась она за лето? Мне кажется, она свежее…

— Ну, знаешь, в Петергофе не особенно поправишься! — вздохнула Надежда Николаевна. — Все лето было то же, что и здесь. Конечно, она посвежела, да надолго ли?

— Ее эту зиму выдать замуж надо! — вдруг объявил Михаил Иванович.

— Как замуж?! Как эту зиму?! — невольно воскликнула Надежда Николаевна.

Он улыбнулся.

— Что же это ты испугалась? Разве тут что-нибудь такое неожиданное для тебя? Ведь надо же выдать ее замуж, — пора, тогда и от ее скуки, и от ее бледности ничего не останется. Ведь ей уже двадцатый год, а светские девушки зреют быстрее… Разве ты не согласна со мною, что ей пора замуж, разве ты имеешь что-нибудь против этого?

— Что же я могу иметь — это неизбежно. Только как это ты говоришь «эту зиму надо замуж выдать!». Как будто это можно вдруг пожелать — и сделать.

— Конечно, можно, что ж, женихов что ли нет у нашей Лизы?

— Женихи есть! — протянула Надежда Николаевна. — Только она никого не выбрала.

— А ты в этом уверена? — с серьезным выражением в лице быстро спросил Михаил Иванович.

— Уверена! — твердо ответила она. — Неужели ты думаешь, что я не слежу за нею и что, если бы она кому-нибудь оказала предпочтение, если бы кто-нибудь ей особенно нравился, я бы этого не знала?

— Конечно, конечно, я знаю, что ты как наседка стоишь над Лизой, знаю, что до сей минуты ты была самым неутомимым и ловким ее шпионом.

— Я поступала, как находила нужным. И в прошлом году, если бы я не была шпионом, как ты говоришь, если бы не заметила вовремя, что граф Вольский имеет на Лизу серьезные виды, дело могло бы нехорошо кончиться. Лиза начинала предпочитать его, я вовремя остановила…

— Лизу за этого негодяя, — воскликнул Михаил Иванович, — избави бог!

— Вот видишь, то-то же! А теперь… разве ты о ком-нибудь подумал?

— Да, подумал…

Она так вся и насторожилась.

— Неужели Гриша Горбатов?

— Конечно, он! Но ты говоришь так, как будто ты бы этого не желала.

— Михаил Иванович, подумай, ведь он ей все же близкий родственник, это нехорошо, это не годится!

Все его лицо вдруг вспыхнуло.

Она пуще всего боялась этой внезапной краски. Он так краснел редко, только тогда, когда был очень рассержен. Когда он так краснел — это значило, что у него было какое-нибудь серьезное желание, которое во что бы то ни стало должно было исполниться.

Надежда Николаевна поняла, что Лиза теперь неизбежно будет замужем за Горбатовым, что восставать против этого решения бесполезно. И она совсем смолкла.

— Какой вздор!.. — между тем воскликнул Михаил Иванович. — Во всем мире это делается, и ничего тут нет дурного, а напротив… Я Гришу хорошо знаю: он отличный, серьезный молодой человек, от него многого можно ожидать в будущем. Лиза с ним будет счастлива… Уверен в этом.

— Если ты уверен, если ты непременно хочешь — о чем же говорить, я против тебя не пойду.

— Да нет, пойми, — горячо говорил он, но краска раздражения уже сбежала с его лица, — пойми, я вовсе не хочу, чтобы ты насильно соглашалась со мною, разбери и ты увидишь, что из всей этой молодежи, у нас бывающей, Гриша лучше всех, надежнее всех…

Он стал подробно объяснять ей достоинства Гриши, свои планы насчет его будущности, карьеры…

Она слушала его внимательно и кончила тем, что с ним согласилась. Но насколько это согласие было искренно — про то она одна знала…

С этого дня Гриша еще чаще начал бывать у них в доме и скоро всем стало ясно, начиная с прислуги и кончая обычными посетителями, что это — жених.

Гриша, как человек благоразумный, не торопился и не спешил, и все, чего он желал, исполнялось «своевременно».

Хотя в доме Бородиных и не было официального траура по Борису Сергеевичу Горбатову, но всю первую половину зимы Михаил Иванович не допускал у себя никаких шумных празднеств. Надежда Николаевна и Лиза почти никуда не выезжали, и это дало возможность Грише особенно сблизиться с Лизой. Он теперь очень часто проводил с нею по нескольку часов почти вдвоем. Надежда Николаевна, хотя и наблюдала за ними, но давала им значительную свободу.

Все это сделалось как бы само собою, понемногу, естественно. Лизе ни мать, ни отец ничего не говорили. Только она знала теперь из многих разговоров, что они почему-то особенно любят Гришу или, вернее, особенно полюбили в последнее время. Сама она давно уже к нему привыкла, всегда, по-видимому, была довольна его появлению, обращалась с ним дружески, позволяла себе даже некоторые милые фамильярности, чего никогда не допускала в отношении к другим молодым людям.

Наконец она стала ловить себя на мыслях: «А что будет, если она выйдет замуж за Гришу? Да нет, с какой же стати, разве он жених? Он свой человек, он родной…»

Как ни старались Бородины скрыть это обстоятельство и от Жана, и от Лизы, этого не удалось сделать. Да уж одно то, что в доме Горбатовых было несколько портретов покойного Владимира Сергеевича и что Лиза видела эти портреты, должно было ей открыть глаза. На всех этих портретах сходство с ее отцом было поразительное.

«Нет, какой же он жених!» — говорила она себе.

А мысль о замужестве уже явилась, слово «жених» было произнесено, и вот она начинала перебирать всех своих знакомых молодых людей, всех, кто за нею ухаживал в прошлую зиму. Оказывалось много, но ни к кому из этих молодых людей, по большей части титулованных, и во всяком случае, из лучших фамилий, она не чувствовала ровно никакого влечения. Иногда, глядя на Гришу, слушая его симпатичный голос, дурачась и смеясь с ним, она находила, что он очень красив, что он «такой милый…».

Когда случалось, что он целовал ее руку, здороваясь или прощаясь, и она с ним была одна — она непременно краснела и выдергивала руку, а почему — и сама не знала. Но, очевидно, тут было уже не родство, и она, если прежде и глядела на него как на родного, теперь так глядеть переставала.

А время шло и кончилось тем, что если Гриша не являлся дня три, ей чего-то недоставало. Она к нему привыкла, он развлекал ее, он за нею ухаживал не так, как другие, на вечерах и балах, а ухаживал постоянно, в домашней обстановке — и это было совсем иное. Это было новое и оказалось ей приятным…