Генрик Сенкевич - Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7

— Смотрите сами, — сказала Марыня. — Поймите меня, я не уговариваю вас… Я и так немножко побаиваюсь Стаха — он их недолюбливает… Но, откровенно говоря, при словах ее о слезах Линетки у меня сердце сжалось… Бедняжка!..

— А я и сказать вам не могу, до чего взволновался при одной мысли об этом, — отозвался Завиловский.

Тут подошел Поланецкий, и разговор прервался.

— Ну что, все сватаешь? Женщины неисправимы! Знаешь, Марыня, что я тебе скажу? Сделай одолжение, не вмешивайся ты не в свое дело.

Марыня стала оправдываться, но он, не слушая, обратился к Завиловскому:

— Конечно, это дело не мое, только доверия дамы эти у меня не вызывают.

Завиловский вернулся домой в мечтательном настроении. Все струны его души ожили, затронутые воображением, и сон отлетел далеко. Не зажигая лампы, чтобы ничто не мешало наслаждаться этой волшебной музыкой, опустился он в кресло и при свете луны предался своим размышлениям, а вернее, мечтам. Он не был влюблен, но при мысли о Линете волна нежности к ней подымалась в нем, и фантазия разыгрывалась, как у влюбленного. Она, как наяву, вставала перед ним: эти черные очи, золотистая головка, надломленным цветком клонящаяся ему на грудь… Вот он дотрагивается до ее висков, ощущая пальцами шелковистость волос, и глядит, отстранясь: осушила ли ласка ее слезы, — и вот уже глаза сияют, как омытое дождем небо, когда выглянет солнце… И, пробуждая страсть, фантазия продолжала свой смелый полет. Вот он признается в любви, заключая ее в объятия, чувствует, как учащенно бьется ее сердце, вот кладет голову ей на колени, сквозь шелк ощущая лицом исходящее от нее тепло. И он поежился, охваченный ничуть не воображаемой дрожью. До сих пор была она для него лишь картинкой, теперь впервые стала живой женщиной, овладев все мл мыслями. Размечтавшись, он потерял даже представление, где он и что с ним.

К действительности вернуло его хриплое пение, донесшееся с улицы. Он зажег свет и попытался в себе разобраться. И его охватило беспокойство: ясно было, что он влюбится без памяти, если не перестанет бывать у них.

«Надо на что-то решиться», — сказал он себе.

В ту ночь Завиловский пытался написать стихотворение под названием «Паутинка», а на другой день захотелось увидеть ее — он уже тосковал по ней.

Но пойти прямо к пани Бронич не решился и дождался, пока не настало время чаепития, чтобы застать их всех вместе в гостиной. Основская встретила его очень радушно, с веселым смехом, а он, поздоровавшись, взглянул на Линету, и сердце у него заколотилось: на лице ее отразилась неподдельная радость.

— Знаете, что я подумала, когда вы исчезли? — с обычной своей непосредственностью сказала Анета. — Наша «Тростинка» обожает мужчин с бородой, вот я и решила, что вы хотите себе бороду отрастить.

— Нет, нет! Будьте таким, каким я вас впервые увидела, — живо отозвалась «Тростинка».

— Прятались от нас, пан Игнаций, прятались, не отпирайтесь! — полуобняв Завиловского, сказал Основский с фамильярностью светского человека, умеющего сразу установить приятельские отношения. — Но я нашел способ, как его привадить. Пусть Линетка примется за его портрет, тогда ему придется бывать у нас ежедневно.

— Какой ты у нас умник, Юзек! — захлопала Основская в ладоши.

Юзек просиял от удовольствия, что удостоился жениной похвалы.

— А что? Неплохо придумано! Правда, Анеточка?

— Я уже думала об этом, — ответила своим грудным голосом панна Кастелли, — но боялась показаться навязчивой.

— Я к вашим услугам, — сказал Завиловский.

— Тогда в четыре часа, после Коповского, — сейчас темнеет поздно. Впрочем, скоро я кончу возиться с этим несносным Коповским.

— Знаете, что она про него сказала? — начала было тетушка Бронич.

Но панна Кастелли не позволила ей докончить. Помешало и появление в гостиной Плавицкого, который расстроил общий разговор. Плавицкий был без ума от Анеты, с которой познакомился у Марыни, и не скрывал этого, а она беззастенчиво с ним кокетничала на потеху себе и остальным.

— Садитесь, папочка, вот сюда, со мной рядышком, нам будет с вами хорошо, правда ведь?

— Как в раю, как в раю! — восклицал Плавицкий, похлопывая себя по коленям и от удовольствия высовывая кончик языка.

Завиловский подсел к панне Кастелли.

— Я счастлив, что смогу у вас бывать каждый день… — сказал он. — Но это отнимет у вас много времени.

— Ну и что из этого! — отозвалась она, глядя ему в глаза. — На вас тратить время не жалко, не то что на других. Я не настаивала, оттого что боюсь вас.

Теперь он в свой черед взглянул ей в глаза и сказал с ударением:

— Не надо меня бояться.

Линета потупилась, и наступило неловкое молчание.

— Почему вы не приходили так долго? — минуту спустя спросила она, понизив голос.

«Потому что боялся», — чуть не сорвалось у него с языка; но это значило зайти слишком далеко, и он ответил:

— Писал.

— Стихи?

— Да, стихотворение «Паутинка». Завтра принесу. Помните, в день нашего знакомства вы сказали, что хотели бы стать паутинкой? С тех пор у меня все время перед глазами паутинка, летящая по воздуху.

— Она летит… но не сама, — отвечала панна Кастелли. — Самой ей высоко не подняться, если только…

— Если — что? Почему вы не договариваете?

— Если не увлекут крылья какой-нибудь огромной птицы…

И она быстро встала, поспешив на помощь Основскому, который пытался открыть окно.

У Завиловского потемнело в глазах. Ему казалось, он слышит, как кровь стучит у него в висках.

Из забытья его вывел медоточивый голосок тетушки Бронич:

— Старый пан Завиловский говорил, что вы родственник ему, но бывать у него не хотите, а он посетить вас не может из-за подагры. Почему вы у него не бываете? Такой любезный, благовоспитанный человек! Навестите, доставьте ему удовольствие. Зайдете к нему?

— Хорошо, зайду, — отвечал Завиловский, который был на все согласен в ту минуту.

— Вот какой вы добрый, уступчивый! И с кузиной своей Еленой познакомитесь. Смотрите только, не влюбитесь — тоже барышня очень томная.

— Это мне не грозит, — засмеялся Завиловский.

— Говорят, она в Плошовского была влюблена, в того, который застрелился, и теперь вечный траур по нем носит в сердце. Когда вы к ним пойдете?

— Завтра, послезавтра… Когда вам будет угодно.

— Они, видите ли, уезжают скоро. Лето ведь не за горами. А вы куда летом собираетесь?

— Не знаю. А вы?

— Мы еще не решили, — услышав вопрос Завиловского, поспешила ответить панна Кастелли, которая тем временем вернулась и сидела неподалеку с Основским.

— Мы собирались в Шевенинген, — продолжала пани Бронич, — но с Линеткой это не так просто… Вокруг нее, — понизила она голос, — всегда столько поклонников увивается, вы не поверите; так и льнут. Да и при чем тут верить, не верить, достаточно на нее взглянуть. Муж-покойник как в воду глядел, когда ей еще только двенадцать было. «Вот посмотришь, — говорил, — сколько с ней будет хлопот, когда подрастет». Так оно и вышло, хлопот хватает. Муж вообще много чего предвидел… Я вам не говорила, он был последним Рю… Ах да, говорила! Своих детей у нас не было — первенец наш умер, а муж был старше меня на сорок лет, в последние годы относился ко мне… как отец.