Эрнст Питаваль - Голова королевы. Том 1

— Ни одна королева не должна следовать движениям сердца, если у нее возникают хоть малейшие сомнения, что это может противоречить политической мудрости. Королева не смеет поддаться женской слабости, страна требует от нее, чтобы путем брака она извлекала политические преимущества, и справедливо назовет преступлением, если, выбирая себе супруга, королева забудет, что на ее голове — корона!

— Это в том случае, если я изберу в мужья английского вассала, — раздраженно возразила ему Мария.

— Лорд Лейстер перестанет быть английским вассалом в тот самый момент, как только сделается вашим супругом, и принесет вам с собой союз с Англией. Наоборот, лорд Дарнлей — только красивый мужчина, и если ваш выбор падет на него, то это вызовет пересуды о том, что шотландская королева влюбилась в авантюриста.

— В авантюриста, который гораздо могущественнее, чем были вы, перед тем как я сделала вас первым лордом королевства!

— Если бы вы дали этот титул графу Ленноксу, то это осталось бы простым звуком. Вы можете давать чины и звания, но не то уважение, которое добыл к этому званию мой меч. Но я вижу, куда вы клоните. Едва-едва только успели вы почувствовать себя твердо на троне, как уже решили, что можете сбросить маску. Берегитесь! Ваш трон еще не так прочен! Только мой кулак и сдерживает мятежных лордов, а мне повинуются, лишь веря в то, что я забочусь о том, чтобы вы не забыли своих обязанностей перед короной. Вас терпят, но не любят! Во мне одном страна видит поруку тому, что католическая религия не будет навязана стране, что распущенные французские нравы не будут объявлены достойными подражания. Меня боятся, так как в минуту необходимости я в состоянии призвать на помощь могущественную Англию. Но все это рухнет, если вы оскорбите Елизавету, не послушаетесь моих предупреждений и злоупотребите едва окрепшей властью, чтобы изменить прежним обещаниям, и открыто станете покровительствовать католицизму. Вам не поможет даже то, если вы вздумаете устранить меня и, соединившись с католическими лордами, дать первое место в королевстве тому, кто не имеет никаких заслуг, кроме смазливого личика да талантов уличного певца!

— Милорд Мюррей, — резко перебила его королева, — приказываю вам говорить с уважением о том, кто почтен моим вниманием и отличием! Я рада сегодняшней беседе, так как поняла истинное значение ваших заслуг. Так вы, значит, приобрели власть и уважение не мне, а себе, и я — ничто, если пойду против вас? Все, чего вы добились, — лишь терпимость по отношению ко мне, да и то лишь к собственной пользе. Значит, я — королева милостью лорда Мюррея? Клянусь Богом, за такое жалкое существование не стоит продавать свою свободу человеку, которого я не люблю. Нет, лорд Джэмс, тогда я уж лучше попробую, не окажет ли другая партия мне более существенную поддержку, чем ваша! Словом, я люблю лорда Дарнлея, отдам ему свою руку, как свободная королева, и посмотрю, кто решится помешать королеве сделать то, на что имеет право каждая нищенка, а именно: следовать сердечной склонности в выборе супруга!

— Ваше величество, — возразил Мюррей, гордо выпрямляясь, — я предупредил вас, а вы действуйте, как хотите! Я не могу примириться с таким поступком, который сводит на нет все то, над чем я так неустанно и долго работал. Необдуманное желание женщины, не видящей пропасти под своими ногами, вызывает во мне только сожаление о невозможности силой помешать этому. Но ни просьбы, ни угрозы не заставят меня помогать вашей собственной гибели. Все иностранные государи, которым вы по политическим основаниям отказали в своей руке, почтут себя оскорбленными вашим выбором, английская королева тоже будет глубоко обижена. Дарнлей известен как враг реформатского учения, и ваш народ получит новое доказательство справедливости своих подозрений, что вы не собираетесь соблюдать данные вами обязательства. Я не стану повиноваться вам и сделаю все, что могу, чтобы заставить вас отказаться от вашего намерения, которое способно только погубить вас!

— Значит, вы хотите перейти на сторону моих врагов! Но я не потерплю бунтовщиков, кто бы это ни был!

— Испытайте свою власть, и, когда вы победите, я признаюсь, что ошибся!

— Марии хотелось плакать от бешенства и бессилия… Она понимала, что Мюррей не посмел бы быть таким наглым и вызывающим, если бы не сознавал, что без него ей не обойтись. Она умоляла его, заклинала кровью их общего отца, но он оставался твердым и непоколебимым!

Мария чувствовала себя разбитой, когда Мюррей ушел от нее, не согласившись ни на малейшие уступки. Кризис наступил.

Она не ожидала такого открытого ледяного упорства, правда, она рассчитывала на сопротивление Мюррея и боялась получить двусмысленные обещания, но это ледяное «нет» брата, человека, бывшего до сих пор ее единственной солидной опорой, показывало ей всю опасность того, что она замыслила, и без всяких прикрас показало истинное ее положение в Шотландии. Победить или умереть — таков должен быть отныне ее пароль!

«Теперь я четко вижу, — думала она, — что он сам собирается завладеть короной. И он не рискнул бы моей немилостью, если бы не рассчитывал добиться этого!»

Если бы она могла предположить, что дело примет такой оборот, то никогда не решилась бы раздразнить так Мюррея. Но теперь она уже не могла отступать. Она должна была сломить человека, который до сих пор один только поддерживал ее, должна бороться за свое существование.

Мария всецело поддалась влиянию Риччио, который ратовал за Дарнлея и пробовал снискать расположение лорда Рандольфа, посла Елизаветы. В то же время она была настолько неосторожна, что открыто выставила напоказ свое освобождение из-под опеки Мюррея.

Тем временем Мюррей не оставался бездеятельным. Он появился в Эдинбурге во главе отряда в шесть тысяч всадников, чтобы захватить возвращенного Марией из ссылки графа Босвела, которого обвинял в покушении на его жизнь. Затем вступил в союз с графом Эрджилом и герцогом Шаттелеро, обещал протестантскому духовенству защиту и, наконец, попросил у Елизаветы помощи против Марии.

Королева между тем спросила Тайный совет Шотландии: согласен ли будет ее брак с Дарнлеем с интересами страны, и совет ответил утвердительно; в то же время она направила к английской королеве надежного посла, который должен был сказать Елизавете, что Дарнлей является тоже англичанином и ее родственником. Графов Эрджила и Мюррея она приказала вызвать на суд, но те не явились.

— Марию, — доказывал Рандольф, — народ настолько презирает, она так далека от него, что, без сомнения, надо бояться самых несчастных последствий, если не подоспеет помощь. Никогда мне не приходилось видеть столько горделивости, столько надменности и тщеславия, столь высокомерных взглядов и столь пустого кошелька! Если бы Мария не была так объята любовной дурью, то она сама поняла бы то, что не скрыто ни для кого. Дарнлей — болван, он не сдерживает своих страстей, и уже теперь видно, чем он станет далее. Я нахожу, что Мария крайне переменилась благодаря своей любви к Дарнлею, она поставила свою честь под сомнение, свое положение — в опасность, а страну привела на край гибели. Высокомерие Дарнлея оскорбляет и отталкивает всех и каждого.