Эрнст Питаваль - Голова королевы. Том 1

— Тогда я спрячу ваше письмо у себя, как защиту от вашего гнева, и буду считать, что наш договор расторгнут! — ответил Роберт.

— Отдай письмо, — прошипела королева, вся дрожа от гнева, — сейчас же отдай письмо, мальчишка, иначе никакие силы на земле не спасут тебя от моей мести.

— От вашей мести? — повторил Роберт. — За что же вы собираетесь мстить мне? За то, что я потребовал обещанной награды, вы грозите местью?.. Я не так низок, чтобы предать женщину, если она даже обманула меня, но не хочу быть игрушкой ее настроения. Вы не согласны исполнить мою просьбу, следовательно, и сами не имеете права ничего требовать от меня. Что касается этого письма, ваше величество, то будьте уверены, что я не злоупотреблю им, как, надеюсь, и вы не злоупотребите той тайной, которую я доверил вам.

Вдовствующая королева закусила губы, чтобы ни одним звуком не выдать того, что происходило в ее гордом сердце. Паж снова перехитрил ее, и на этот раз она сама вложила ему в руки оружие, чтобы он погубил ее. В руках Роберта было письмо, из которого регент мог узнать не только ее планы, но и всех сообщников. Вдовствующая королева не могла позвать никого на помощь, так как все узнали бы, что она, по собственному желанию, впустила ночью к себе в спальню графа Сэррея. Поэтому ей приходилось выбирать: либо уступить наглому требованию пажа, либо жить в постоянной тревоге, что он умышленно или по неосторожности выдаст ее тайну регенту.

Гордость не позволяла вдовствующей королеве остановиться ни на одном из двух выходов. Мария Лотарингская считала за оскорбление, что ничтожный паж осмеливается претендовать на обладание ею. В эту критическую минуту у нее не хватало силы снова начать игру и выбрать для этого подходящую роль. Правда, на миг ей пришла в голову мысль постараться обмануть Роберта, и в то время, как он будет в ее объятиях, убить его; но она была слишком рассержена и никак не могла притвориться кроткой, любящей женщиной.

— Ну и держите у себя письмо! — наконец проговорила она, пронзив Роберта взглядом ненависти. — Что же делать!… Я слишком быстро поверила вам. Ступайте теперь к графу Аррану и похвастайте, что обманули женщину, которая отдала в ваши руки свою тайну. Я предпочитаю подвергнуться самой строгой мести со стороны своего смертельного врага, чем протяну кончики пальцев наглецу, осмеливающемуся посягать на женщину, малейшее внимание которой — такая милость, что за нее можно заплатить жизнью.

С последними словами королева гордо указала графу Сэррею на дверь и повернулась к нему спиной.

— Ваше величество, за эту милость, о которой вы говорите, я заплатил тем, что гораздо дороже жизни — своей честью, — возразил Роберт. — Ведь не я первый осмелился поднять на вас взор, вы сами заговорили о любви, вы сами подали мне надежду. Если я оказался слишком смелым в своих мечтаниях, то ведь вы сами хотели этого. Вы можете смеяться над моей доверчивостью, моим легкомыслием, но сердиться на меня у вас нет никаких оснований. Наоборот, вы могли бы иметь что-нибудь против меня, если бы ваши чары оказались малодейственными, и я остался бы равнодушен к вашей красоте. Вы мало знаете меня, ваше величество. Очнувшись от опьянения, в котором я находился, когда вы говорили мне о вашей любви, я нашел, что не способен на измену. То, что я сделал, выдав вам тайну Брая, сделано мной в невменяемом состоянии… Теперь я прошу вас вернуть мне мое слово, которое я дал в забвении страсти. А вам нужна была только моя измена. Вы добились своего, и у вас не осталось даже ласковой улыбки, даже участливого слова для человека, пожертвовавшего ради вас своей честью. Вы не дали себе труда, ваше величество, поддержать во мне возбужденную вами иллюзию. Заподозрив это, я решил потребовать исполнения нашего условия, хотел убедиться, что данное слово и для вас обязательно. Я решил убедить вас, что не так глуп, как вы, по-видимому, думаете. Можете быть спокойны! Я не принадлежу к числу тех низких людей, которые пользуются чьим-нибудь доверием для предательства. Вот ваше письмо; возвращаю вам его обратно.

Роберт бросил письмо на пол, к ногам королевы, и вышел из комнаты через потайной ход.

У лестницы его нетерпеливо поджидал священник.

— Вам придется поискать другого посыльного для королевы, — быстро и отрывисто обратился к нему Сэррей, — но только предупредите ее, что я вместе со стрелками регента зорко буду охранять берег и следить за тем, что происходит в замке. Я никому никогда не донесу о том, что знаю, но зато с удвоенным рвением постараюсь быть бдительнее. Я был слишком снисходителен, считая строгость регента к вдовствующей королеве несправедливостью, теперь же, конечно, я так не думаю.

— Я ничего лучшего и не ожидал, — ответил священник, — благодарю Бога, что королева оказала такое доверие вам, а не кому-нибудь другому. Идите с миром, да благословит вас Господь, если вы действительно никогда не заикнетесь о том, что произошло!

Священник направился в комнату королевы, а Роберт поспешил уйти к себе.

На другое утро Сэррея поразил вид слуги, принесшего завтрак: глаза у него бегали, он как-то странно ежился и оглядывался по сторонам.

Роберт вдруг вспомнил совет Марии Сэйтон не прикасаться к напиткам и кушаньям, не дав их предварительно попробовать тому, кто будет служить за его столом. Он взял бокал и налил в него вино, пристально глядя на лакея.

Тот побледнел, его колени подгибались.

— Что с тобой? — спросил Роберт. — Разве ты принес мне плохое вино? Попробуй прежде сам, а потом я выпью.

Лакей бросился перед графом на колени и умоляюще произнес:

— Не пейте этого вина! Так будет лучше, Я не знаю, хорошее ли оно или плохое, но вас крайне ненавидят в этом замке, и это вино было приготовлено специально для вас.

— Кто тебе дал его? — спросил Роберт.

— Не спрашивайте меня об этом, я не смею сказать!

— Ну, хорошо! — согласился Сэррей и дал лакею знак, что он может удалиться.

«Итак, это — яд! — размышлял Роберт. — Впрочем, кто может поручиться, что бедному малому не чудится беда! С этой ночи слуги особенно внимательны ко мне. Они знают, что месть регента отразится скорее на них, чем на вдовствующей королеве».

Он опустился в кресло и погрузился в свои думы. Если это вино действительно отравлено, то он снова обязан жизнью Марии Сэйтон. Ее предупреждение сделало его более осторожным и недоверчивым. И как раз в ту минуту, когда она предостерегала его, он кровно оскорбил ее. Раз она уже спасла его, стукнув в железные двери подвала, этот стук испугал холопов и они выпустили его. Весьма возможно, что Мария поступила так не из интереса к нему, даже не из чувства жалости, а из боязни печальных последствий, тем не менее факт оставался фактом: она спасла его тогда от смерти, и теперь он обязан ей своим спасением. Он оскорбил Марию Сэйтон вследствие сердечной обиды, но было ли у него достаточно оснований поступить так? Кто обвинил Марию Сэйтон? Женщина, которая ненавидела его и, вместе с тем, вероятно, была недовольна молодой девушкой, помешавшей ей отомстить ему.