Эрнст Питаваль - Голова королевы. Том 2

— Еще и это! — хриплым голосом пробормотал молодой человек. — А негодяй все знал…

Он мельком проглядел все остальные бумаги, но ни одна не остановила его внимания, и с выражением дикой решимости он подошел к стене, где висело всевозможное оружие, выбрал нож, торчавший в ножнах, прикрепленных к кожаному поясу. Надев этот пояс и прихватив шляпу, Джон торопливо вышел из комнаты и тем же путем отправился к оставленной на берегу залива лодке.

Добравшись до лодки, Джон на минуту остановился в раздумье, глядя на воды, все еще кипевшие ключом. Но дорога, огибавшая залив, была слишком долгой. Поэтому он вскочил в лодку, наполовину заполненную водой, но не стал вычерпывать ее, а прямо пустился по бушевавшим волнам.

Джон мощными руками держал весла и с силой греб; лодка плясала на седых гребнях валов, но упрямо направлялась не к гавани Белфаста, а к деревне Бельмонт.

У подошвы утеса, где стояла церковь, Джон причалил и выскочил на берег.

Весь вид молодого человека выражал холодную, спокойную решимость. Не прибавляя шага, он спокойно направился к порталу маленькой церкви. Она оказалась незапертой, и молодой человек вошел в нее.

Еще на паперти ему повстречался католический священник, собравшийся уходить.

— Ах, Джо, это ты? — сказал священник. — Да благословит тебя Господь!

Джон глубоко поклонился патеру, как привык это делать с давних пор, и тихо сказал:

— Я страстно хочу облегчить свое сердце и получить отпущение грехов. Не соблаговолите ли вы исповедать меня, достопочтенный отец?

Священник бросил пытливый взгляд на молодого человека и повернул в церковь. Там он поднялся по ступеням алтаря и встал за престолом.

Джон опустился на каменные ступени алтаря.

— Говори, сын мой, — сказал священник, — что угнетает твою душу?

— Достопочтенный отец, — начал Джон слегка вздрагивающим голосом, — я совершил преступление, но я был вне себя и совершил постыдное деяние в состоянии сильного гнева. Когда я вернулся сегодня с залива домой, то застал человека, которого до сих пор считал своим отцом, при смерти. Он сообщил мне, что он мне не отец и что из мести погубил моих родителей. Он стал вдобавок издеваться надо мной, и я пришел в такую ярость, что удавил его, умиравшего!

— Ты самым глупым образом дал гневу увлечь себя, сын мой. Но если ты сказал правду, то этот приступ бешенства легко объяснить, и твое преступление не принадлежит к числу тех, которые не прощаются ни на земле, ни на небесах. Раскаиваешься ли ты, по крайней мере, в своем поступке?

— Да, раскаиваюсь. К тому же он был совершенно бесполезен, и я прошу вас наложить на меня епитимью и отпустить мне грехи. Но я собираюсь совершить еще и другое преступление.

Священник, казавшийся до сих пор кротким, вдруг выпрямился, в его глазах засветилась угроза.

— Несчастный! — загремел он, и его мощный, глубокий голос отдавался под сводом храма многократным эхом. — И с такими намерениями ты осмеливаешься приближаться к святилищу? Ты осмеливаешься переступать порог церкви, держа при себе оружие, заготовленное для мерзкого преступления?

Джон задрожал всем телом, словно в лихорадке, но его решение оставалось непоколебимым.

— Человек, которого до сих пор я называл своим отцом, — запинаясь, сказал он, — был только оружием в руках других людей, которые замыслили погубить мой род и ввергнуть меня в пучину бедствий. Эти люди, и в особенности один из них, отняли у меня имя, положение и состояние. Главный злодей мой должен умереть!

— Ты не вправе убивать! — возразил священник. — Мирское правосудие даст тебе требуемое удовлетворение и вознаградит тебя за все перенесенное. Обратись к нему!

— Это совершенно бесполезно! Этот человек стоит слишком высоко, а у меня не хватит доказательств для полного торжества… Он должен умереть!

— Значит, ты не хочешь отказаться от своих намерений?

— Нет!

— В таком случае, — повысил голос священник, — церковь отталкивает тебя, как отщепенца, и пусть поразит тебя ее проклятие так же, как после твоей кончины поразит тебя осуждение на муку вечную!

Священник отвернулся, спустился с алтаря и пошел из церкви.

Некоторое время Джон недвижно пролежал на полу, а когда поднялся, его глаза, блуждая, искали священника, наконец он вскочил, словно безумный, и стремглав бросился вон из церкви.

В то время когда Джон покинул дом, который долго считал местом своего рождения, и даже не обернулся, чтобы окинуть его последним прощальным взглядом, какой-то человек, пошатываясь и напевая диким голосом, приближался под раскаты грома к жилищу Гавиа.

По внешнему виду в этом человеке легко было отгадать моряка, а порывистость и неуверенность движений ясно говорили о том, что он отведал портера больше чем достаточно. Его пение старинного патриотического гимна выдавала в нем англичанина.

У самого дома Гавиа матрос остановился и, заметив открытые двери, пробурчал:

— Черт возьми! Ураган все еще бушует, и хорошо бы встать на якорь! — Что подразумевал матрос под словами «ураган все еще бушует», совершенно неизвестно и могло быть объяснено двояко, потому что его платье было промочено насквозь и, кроме того, все запачкано в грязи. А это могло означать, что он уже получил трепку от грубой руки, вышвырнувшей его на улицу в такую непогоду.

Пошатываясь, матрос вошел в дом и остановился на пороге комнаты, которая незадолго до этого была ареной отвратительной сцены.

Как он ни был пьян, но открывшаяся перед ним картина произвела на него впечатление — на лице матроса появилось выражение ужаса. Но это выражение быстро сменилось на другое, когда его взгляд случайно скользнул по столу.

С радостным недоумением он доковылял до стола и сделал попытку поднять один из сверкающих золотых. Но тут он заметил свертки золота и жадно схватил один из них.

От восторга матрос с такой силой потянул воздух через зубы, что в комнате раздался громкий свист, а затем неверными движениями стал хватать один сверток за другим. Он не сомневался, что в каждом было золото, и торопился прятать доставшееся ему сокровище. Тут взгляд матроса упал на разбросанные бумаги, и он, с трудом выпрямившись, сказал:

— Пусть черт возьмет мою душу!… Так вот какие дела! Ну а я, Том, не такой парень, чтобы упустить свое счастье!

Он набил свои пустые карманы деньгами, а в боковой карман сунул бумаги.

Хотя Том и плохо спьяну сознавал, но инстинкт подсказывал ему, что нехорошо дольше копаться здесь, поэтому, не обращая внимания на рассыпанные золотые монеты, он, пошатываясь, вышел из комнаты и заковылял вдоль берега залива.

Дорога, по которой отправился матрос, вела в Бельмонт. Между Граве и Бельмонтом находилось несколько домов и лачуг, разбросанных по всем сторонам. В лачугах ютились по преимуществу рыбаки и промысловые люди низшего ранга, а в домах помещались самые низкопробные кабаки, главным образом рассчитанные на матросов с останавливавшихся в заливе кораблей.