Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

— Да сгинет Василий Иванович! — чуть не скрежеща зубами, кричал Трубецкой. — Не слуга я ему более, еду к себе в вотчину.

Бледный, едва держась на седле, скакал с ним рядом Воротынский.

— Обманул, всех обманул царь Василий, всему войску велел объявить, что на татар идут. А как ратники увидели своих кровных… О-ох… — и Воротынский громко застонал, склонившись на гриву коня.

Темрюков, упоенный победой, прежде всего поспешил туда, где жила его пленница. На взмыленном коне подскакал он к воротам и страшно был поражен, что не открыли ему ворот на его властный оклик, что мертвая тишина царила во дворе и доме. Он приказал сопровождавшим его открыть ворота. Темрюков влетел во двор — никого. Бросив коня, он как безумный взбежал на крыльцо, открыл дверь — горницы пусты. Он обежал весь дом от подвалов до светелок. Дом был пуст.

— Убежали! — с бешенством решил он и, выйдя во двор, вскочил на коня и помчался к Шаховскому.

— Где он? — не помня себя, закричал он, врываясь в покои князя. Глаза его налились кровью. Судорога искажала его бледное лицо.

Князь Шаховской невольно отступил.

— Кто? — спросил он. И, когда узнал, в чем дело, только руками развел.

— Где же твоя охрана, Иван Петрович? — уже с обычной насмешливостью спросил он. — Где же твои слуги верные были?

Темрюков бросился вон.

— Добро, не уйдут далеко, — твердил он про себя.

Но его душил гнев и жажда мести неведомо кому и за что. Застань он у себя хоть одного холопа, он не нашел бы ему достойной пытки. Но оставленные им холопы во главе с Сорокой бежали все, и его бешенство обрушилось на пригнанных в Путивль пленных… Из трехсот человек, приведенных им в Путивль, едва десятый избежал мученической смерти.

Целый день продолжалась кровавая расправа.

С большим трудом продолжал Ваня свой путь на Москву. Из всего войска осталась лишь небольшая горсть людей. Остальные были или перебиты, или захвачены в плен, и незначительная часть разбежалась во все стороны. Трубецкой и Воротынский не пожелали возвращаться в Москву и повернули на свои вотчины. Старик Измайлов и многие стольники и думные мужи полегли в недолгой кровавой схватке.

Молва о гибели всего царского войска неслась далеко впереди Калузина. Он уже встречал толпы холопов, вооруженных дрекольями и топорами… Не раз его останавливали и требовали, чтобы он указал, где великий гетман, кричали в честь царя Димитрия, объявившего волю, проклинали Шуйского… Видел Ваня пылающие усадьбы дворян и местечки, торговых людей и бояр, прятавшихся как дикие звери, и ужас наполнял его душу. И везде одна непоколебимая уверенность, что царь Димитрий жив и скоро будет в Москве.

А великий царский гетман неудержимо шел вперед, рассылая свои грамоты, с призывным кличем на сильных, знатных и богатых. «Вы все (говорили его грамоты), боярские холопы, побивайте своих бояр, берите себе их жен и все достояние их — поместья и вотчины! Вы будете людьми знатными! И вы, которых называли шпынями и безыменными, убивайте гостей и торговых богатых людей, делите между собою их животы! Вы были последние, теперь получите боярства, окольничества, воеводства! Целуйте все крест законному царю Димитрию Ивановичу!»

И на этот страстный призыв бесконечными потоками со всех сторон стекались к нему буйные шайки… Поход гетмана походил на триумфальное шествие, озаряемое грозными пожарами. Никто не верил уже в силу царя Василия, город за городом без сопротивления сдавался и целовал крест Димитрию. Кашира, Алексин, Калуга, Руза, Можайск, Орел, Дорогобуж, Вязьма…

Едва Калузин въехал в Рязанскую область, как узнал, что рязанцы головой встали за царя Димитрия под предводительством Захара и (главным образом) Прокопия Ляпунова, тех самых Ляпуновых, которые под Кромами при царе Борисе поклонились всей землей Димитрию.

Ваня, торопясь в Москву, поручил все же верным людям развести приказ Михаила Васильевича по его вотчинам для сбора ратных людей. Сам он не надеялся уже на успех и думал, что и Михаил Васильевич не станет теперь поддерживать своего дядю, когда против него восстала вся земля.

Тревожное, напряженное ожидание царило в Москве, начиная от царского дворца и кончая последней слободской хибаркой. Никто не ждал ничего хорошего.

Царь сидел у боярина Буйносова вместе со стариком Мстиславским, тут же, низко опустив голову, с вечной печалью на кротком, прекрасном лице, сидела его невеста Екатерина Петровна.

Царь хотел ее присутствия. Его красные подслеповатые глаза загорелись при взгляде на молодую красавицу… Расчетливый и скупой, он ничего не жалел для своей красавицы невесты, и его старое сердце трепетало, когда он видел на ее лице радостную, ласковую улыбку при каком-нибудь драгоценном подарке.

Сегодня царь был весел. Утром известный чародей, не то немец, не то еврей, по имени Равоам, предсказал ему скорое окончание смут и наследника Михаила. И старый царь лелеял мысль о близкой свадьбе и рождении желанного Михаила.

Равоам был известен по всей Москве как чародей и чернокнижник. Он прибыл, как и Фидлер, из Кенигсберга при царе Борисе в качестве тоже аптекаря и лекаря, но потом, как говорили на Москве, продал свою душу черту. Всем было известно, что он предсказал царю Борису появление Димитрия, за что был бит кнутами и посажен в острог. Но когда Димитрий действительно появился, Борис вспомнил о нем, освободил из тюрьмы и слушал его предсказания до самой смерти. Суеверный Василий тоже приблизил его к себе.

Из всех присутствующих только один царь сегодня, вопреки недавней неуверенности, был бодр, весел и исполнен радостных надежд. Екатерина Петровна несколько раз порывалась уйти чуть не со слезами на глазах, но ее удерживало присутствие царя и строгий взгляд отца. В присутствии любимой невесты ободренный утренним предсказанием обыкновенно угрюмый царь был разговорчив, ласков, и так как он славился своим умением говорить красноречиво и вкрадчиво, то его с удовольствием слушали и Мстиславский и Буйносов.

Екатерина Петровна не слушала царя. Сегодня она была у Головиной, видела там князя Михаила с матерью и слышала иные речи. Там все были сосредоточены и печальны, там готовились к великому делу, там воистину любили Русь. Сердце Екатерины Петровны невольно билось сильнее, когда она вспомнила молодого князя и его горячие речи. И вдвое тоскливее ей было здесь среди трех стариков, из которых один готовился быть ее мужем. Слезы подступали к ее глазам.

— Вот, хвала Богу, — говорил царь, — укротим мятежников, устроим царство да и отпразднуем свадебку.

— Исполать тебе, великий государь, — проговорил Мстиславский, — пора бы твоим воеводам и весточку о себе прислать.