Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

Анастасия Васильевна и Марья Ефимовна благословили его на великое земское дело.

В заботах предстоящего похода князь едва заметил Ваню. Он коротко спросил его, исполнил ли тот его приказания и что с Ощерой.

Ощера тяжело больной лежал в Калуге, где оставил его Калузин, а княжие отряды стекались к Москве. Объявление похода подняло на ноги все московское дворянство, стольников, стряпчих, жильцов. Шли люди из Серпухова и Коломны, из Твери и частью Рязани. Это все сделали грамоты и гонцы Скопина.

Ваня Калузин ходил как помешанный. Его Ануся уехала в Ярославль. Он почти утратил веру в правоту своего дела, и трудно ему было думать о том, что он должен идти войной на царя Димитрия, которому он присягал.

Князь Скопин ходил как грозовая туча, и не только Ваня, но и сам царь и его окружающие, даже Голицын, и Татищев, и вечно злобствующий Димитрий, робели перед ним. Со сказочной быстротой формировал князь Михаил войска. Словно из земли вырастали стройные полки, приветствовавшие его восторженными кликами. Главным воеводой назначили князя Федора Ивановича Мстиславского, а с передовым полком бросился вперед князь Скопин.

Великий царский гетман Болотников не шел, а летел к Москве. Сила его росла не по дням, а по часам. У Рязани к нему присоединились полки Прокопия Петровича Ляпунова и «черная хоругвь» князя Вышанского, которую привел Стас. Князь Вышанский спасся от преследования в немецкой слободе у Фидлера. Князь был ранен, но не хотел и думать об отдыхе. При помощи Фидлера ему удалось на другое же утро выехать из Москвы.

Болотников дошел почти до Коломны. С неудержимой смелостью «черная хоругвь» князя Вышанского атаковала Коломну.

«Черная хоругвь»! Ее назвали так из-за вороных коней и за особенную жестокость.

Коломна не сдавалась. Не давая опомниться ее защитникам, князь Вышанский под градом ядер повел на бешеный приступ свою «черную хоругвь»… Как огромный костер пылала Коломна, когда подъезжал великий гетман. Князь в сопровождении избранных выехал ему навстречу.

— Коломна отдалась царю Димитрию, — произнес он, встретив гетмана. Гетман, уже предупрежденный гонцом князя Шаховского о князе Вышанском и его «черной хоругви», с искренней благодарностью и достоинством встретил князя.

— От имени великого государя благодарю доблестного рыцаря, — ответил он.

Среди пылающих развалин вступил гетман в Коломну. Страшные картины разрушения и неистового грабежа встретили его. Рядом с ним ехали Пашков и Ляпунов. Болотников тотчас же нарядил людей гасить пожары и отправил дозоры, под страхом смертной казни приказав останавливать грабежи. Обращенная в развалины Коломна лежала у ног победоносного гетмана. Москва недалеко!

На самом краю города, в уцелевшем каменном доме боярина Стрешнева остановился гетман и его свита. Здесь великий гетман принимал гонцов и обдумывал план дальнейшего наступления. Здесь же он узнал, что на него с двух сторон двигаются царские войска под началом Мстиславского и Скопина.

Разбив свои войска на два отряда, гетман один из них под началом Пашкова и Заруцкого направил к речке Пахре на Скопина, а сам с главными силами устремился на пятидесятитысячное войско князя Мстиславского.

Последние дни Ваня ходил как во сне.

Угрюмый и мрачный, выехал он с князем в поход, без веры в то дело, на которое шел, с сомнением в душе и тоскою в сердце.

— Что, Ваня, с тобою? — спросил его как-то Скопин.

— Недужится, — тихо ответил Ваня.

— Так останься в Москве…

Ваня весь вспыхнул.

— Ништо! Где помрешь, там и ладно, — угрюмо произнес Ваня.

— Погоди, Ванюша, дело великое будет у нас, всю хворь с тебя снимет, — радостно проговорил Михаил Васильевич.

Он ехал светлый и радостный на своем белом коне, сверкая коваными серебряными латами. За ним шел пятитысячный отряд, преданный и верный, при отряде были две пушки.

Расставаясь с князем Мстиславским, Скопин Христом-Богом молил его не принимать сражения до вестей от него и лучше отступать хоть до самой Москвы. Старый воин после долгих переговоров согласился с юным князем.

Истома и Заруцкий, уверенные в своей непобедимости, двигались навстречу Скопину с войском около шестнадцати тысяч конных и пеших. Лихо заломив шапку, с веселой улыбкой на красивом смелом лице ехал Иван Мартыныч впереди своих запорожцев. Истома был бледен и сосредоточен. Чем ближе присматривался он к окружающему, тем тяжелее становилось у него на сердце. «Холопов хочет поставить над нами царский гетман, — думал он. — Почто кровь служилых проливает? Не таков был царь Димитрий! И простых жалел и род уважал. Не то что-то ныне пошло». Он восстал на царя Василия, чтобы избавить Русь от боярского произвола, а не для того, чтобы потопить в крови боярство, а на его место поставить холопов. «И что за полчища теперь у царского гетмана! Тати, разбойники, беглые холопы… Ужели им отдать Русь? Ну, да еще посмотрим, как придем на Москву. Пожалуй что и без гетмана обойдемся».

— Ой, братцы родные! — крикнул Заруцкий. — А ну-ка подтяните, бисовы внуки!

И, высоко взмахнув шапкой, атаман громко затянул:

подхватили тысячи могучих голосов.

пел атаман, и его голос звучал призывным кличем.

уныло и протяжно отвечали ему товарищи…

Тучи заволакивали небо. Накрапывал осенний дождичек. Уныло и печально чернели по сторонам обнаженные поля. Кое-где виднелись почти обезлиственные рощицы…

— Довольно, атаман, — не вынес Пашков. — Чтой-то душу надрывает твоя песня. Не к добру она… — И, охваченный тяжелым предчувствием, Пашков низко опустил голову…

Резкий крик ворон вывел его из задумчивости. Он поднял голову и сперва не мог понять, что представилось его глазам… Он увидел обгорелые пни, почернелые, почти обращенные в развалины убогие крестьянские лачуги и небольшую редкую рощицу; какие-то черные предметы качались на березах… Березы гнулись и словно жалобно стонали под своей страшной ношей. С отвратительным криком носились над ней стаи ворон и галок. Истома смотрел широко раскрытыми глазами на эти деревья, и в его сердце проникал холод при мысли, что во всю ширину и длину от Путивля до Москвы и от Симбирска до Смоленска родная Русь стонет под пеплом пожаров и содрогается, упитанная родной кровью…

— Боярина Измайлова вотчина, — равнодушно промолвил Заруцкий. — Наши тут погуляли.