Станислав Блейк - Кровавые сны

— Он не мог так уйти! — кричал Робер Сконтеве, нависая над женой, полной невысокой фрисландкой.

— Он просил передать, что благодарит тебя за спасение Гретель, — сказала мать молодого Сконтеве. — Но он не может поступить иначе. Его совесть и честь велят ему присоединиться к гёзам.

— Совесть и честь! — завопил хозяин «Веселого фриза». — Мальчишка! Что он понимает в этих вещах!

— Ему уже пятнадцать, Робер, — сказала женщина, сглатывая слезы. — Он вправе сделать свой выбор.

— Ты защищаешь дурня, мать, — в голосе трактирщика, понявшего, что словами единственного сына уже не вернуть, теперь слышалось отчаяние, — ты всегда ему попустительствовала.

— В моей жизни были только ты и он, — сказала женщина. — Только двое мужчин. Если бы я могла своей жизнью выкупить его жизнь, я бы не колебалась ни мгновения.

— Ты глупа и не ведаешь, против чего эти оборванцы выступили, — покачал головой Робер. — Мощь всей Европы, лучшие в мире пехота и кавалерия, аркебузы и пушки, — вот, что такое армия Габсбургов. Куда нашим несчастным провинциям этой силе противостоять! Тебе надо было остановить безумца, хотя бы угрозой проклятия.

— Ты можешь сделать со мной что угодно, Робер, но я не смогла бы проклясть нашего мальчика за то, что он мечтает о том, о чем не смели мечтать мы — жить в стране, свободной от тирана. Я дала ему в путь много еды, сколько смогла собрать… и кожаный бурдюк, полный пива. Он ведь не один шел, а с друзьями, они молодые, им надо много есть, — женщина шумно высморкалась в платок, уже не сдерживая слез. — И я благословила моего мальчика, вот так-то, Робер, я благословила его, и сделала бы это снова, даже зная, что меня сожгут!

Две младшие сестренки ушедшего в гёзы парня тихонько сидели у печки, боясь пошевелиться. Робер Сконтеве ничего не ответил жене — он тоже молчал, но понурое выражение на его лице и бессильно обвисшие руки говорили красноречивее слов.

Маленькая девочка, которая отныне поселялась во флиссингенском доме, вызывала у Феликса неприязнь, и с этим ничего нельзя было поделать: капризное белокурое существо с тоненькими ручками и ножками не должно было осквернять собой каменный дом, выстроенный Якобом ван Бролином. Дом, в который много лет назад зеландский капитан привез смуглую черноволосую Амгру, крещенную Амброзией, внезапную любовь заката своей жизни, дом, в котором был зачат и появился на свет Феликс, теперь оглашался плачем и визгами на непонятном языке. В довершение всего, девочка с варварским именем Мирослава напустила лужицу прямо на лестнице и громко — иначе она не умела — заплакала:

— Я уписалась!

Эти слова по-голландски девчонка выучила, кажется, ранее всех прочих. Нянечка, местная немолодая и некрасивая девица, щедро оплаченная Симоном Новгородским, подхватила ребенка на руки, а мать Феликса наклонилась к сыну и сказала:

— Она, хоть и маленькая, но понимает, что сейчас отец и брат покинут ее, поэтому так переживает.

— Просто глупая девчонка! — фыркнул юный ван Бролин.

— Ты сам еще глупый мальчишка, — строго сказала Амброзия, — смотри, как маленький Гаврила ходит за тобой, старается подражать тебе во всем. Будь хотя бы к нему приветливее.

— Что это за имена такие! — возмутился Феликс. — Я его уже переименовал в Габриэля. В нашем классе есть Габриэль, сын городского синдика, пусть теперь у мальков будет свой Габри.

Обоз, состоящий из трех повозок, покинул Флиссинген с рассветом, проехал мимо стен соседнего Мидделбурга и выехал на широкий тракт, ведущий к парому с острова Валхерен в Брабант, лежащий на противоположной стороне узкого пролива. Поток телег, запряженных волами, осликами, лошадьми, всадников и пешего люда никогда не иссякал на главном тракте самого густонаселенного из зеландских островов. Это был край, обильный людским жильем и плодородными польдерами, так что ни один арпан земли Валхерена не оставался в небрежении. Здесь было сердце зеландских мануфактур, из ворот которых выходили грузы, постоянно курсировавшие между производствами, рынками, складами, портами, ярмарками и кораблями. На возвышенностях ловили ветер ветряные мельницы, лишь кое-где неохотно уступая высоту какому-нибудь замку. Стены и башни одной из таких твердынь, замка Соубург, показались на холме к югу от тракта.

— Раньше это была вотчина господ Сент-Альдегонде, — знакомила Амброзия русского гостя с окрестностями своей приобретенной 12 лет назад новой родины. — Филипп Марникс, ныне изгнанный владелец Соубурга, был автор знаменитого «Компромисса», поданного нашими дворянами наместнице Маргарите Пармской, сводной сестре его величества Филиппа. — Говорят, в этой бумаге, составленной от имени всех сословий Нижних Земель, изложены требования свободы вероисповедания, отмены инквизиции, сохранения льгот и привилегий, пожалованных нам в прошлые времена. Кастильцы из свиты ее сиятельства, разодетые, как павлины, подняли на смех делегацию, доставившую «Компромисс» в Брюссельский дворец. От них не отставали наши собственные глипперы, во всем подражающие испанцам. Один из этих глипперов, Шарль де Берлемон, обозвал своих же земляков, пришедших с «Компромиссом», «нищими оборванцами», гёзами по-нашему. Оборванцы! Якоб много раз бывал в Испании, в разных портах. Он рассказывал, что испанский крестьянин даже на Рождество или Пасху не видит на столе того, что наши островитяне и голландцы едят каждый день.

— Воистину, благословенна эта земля, — согласился Симон. — Крестьяне, которые не платят барщину! Да в Московском царстве черный люд и мечтать о таком не смеет. Новгородцы тоже не знают барщины, но земля наша скудна и не дает больших урожаев. Зато у нас нет религиозных притеснений, поскольку вера одна у всех подданных, только заморские гости имеют пару-тройку небольших храмов.

— Раньше так было и здесь, — сказала Амброзия. — Еще живы люди, знавшие лично Лютера, Кальвина, Симонса и других знаменитых реформатов. До них, насколько мне известно, ереси не имели такого числа сторонников. И никогда не обращались к ереси целые державы, как теперь. Что-то происходит в мире, господин Симон, скажу я вам. Некоторые поговаривают, что дело в кознях врага рода человеческого, но мне, простой женщине, приехавшей из языческой страны и крещенной уже в зрелом возрасте, тяжело об этом судить.

— Пути Господни неисповедимы, — изрек Симон. — Купцам известно лучше всех прочих, насколько необъятен и доселе не исследован мир.

— Я пыталась выспрашивать тех, кто поумнее меня, — продолжала Амброзия. — В мою кофейню наведываются ученые люди, знатные вельможи, клирики, художники из гильдии святого Луки, судейские и купцы. Бывает, посетители охотно разговаривают с хозяйкой, делятся мыслями, а я всегда рада почерпнуть у достойного человека толику его разума.