Станислав Блейк - Кровавые сны

— Я молю Господа даровать прощение грешным душам, отправленным мною на тот свет, — пояснил Кунц фамильяру, — я помню каждого из них. Иногда я спорю с самим собой в сомнениях и колебаниях, иногда спрашиваю себя, точно ли были виновны эти люди, или вдруг с их уходом сей мир потерял что-то важное? Простецы и еретики клевещут на нас, выпалывающих сорняки веры, полагают, что нам доставляет извращенное наслаждение посылать людей на смерть. Я никогда не выносил приговоры без оснований, и брат Бертрам, благословенной памяти, был моей совестью, моим живым сердцем, он не дал бы мне покоя, соверши я хоть малую ошибку. Ты сам вместе со мной целый год каждодневно молился хотя бы раз, прося прощения у Христа за великий грех, когда мы выкупили три наших жизни ценой гибели того несчастного фамильяра на корабле. Разве мы прекратили вспоминать? Разве забыли цену, уплаченную Спасителем за грехи людей?

Кунц закрыл руками лицо, чтобы фамильяру не открылись его слезы. Напрасное движение — в первые дни, когда инквизитор узнал о смерти своего единственного друга, он впал в такое беспросветное отчаяние, что палач с фамильяром решили, будто Кунц Гакке обезумел. Даже сейчас Отто не полностью доверял здравомыслию человека, приказы которого вынужден был исполнять.

— Я даже представить не мог, что работа инквизитора столь тонка и многотрудна, — кивнул Отто, видя, что Кунц вроде бы преодолел душевный приступ.

— Здесь перечень тех, кто был приговорен к смерти святым трибуналом под моим председательством в Антверпене, — Кунц провел пальцами в перчатке по начертанным именам, будто снова воскрешая память об их смертях, будто закрывая их мертвые глаза. — У каждого из этого списка были родственники, за каждого могли отомстить. Среди этих подозреваемых скрывается тот единственный, кого нужно найти.

— Не такое уж большое количество, — пожал плечами фамильяр. — Давайте убьем их всех.

— Говорят, эту же фразу выкрикивал Карл Девятый Французский, паля из аркебузы по метавшимся перед Лувром фигуркам подданных, — сказал Кунц. — Отец Бертрам не одобрял ее. Не одобрял творившееся в ночь святого Варфоломея. Не было такого, чтобы он не отстаивал человека, коего мыслил невиновным. Ты, Отто, даже не представляешь себе, сколь мой добрый компаньон был мудр и справедлив. Как ангел, сидящий над правым плечом человека, он советовал, направлял, подсказывал, когда ему казалось, что я перестаю видеть истинный путь. Нет слов, чтобы выразить мою любовь к Бертраму, и тот, кто убивал его, ведал, что пронзает и мое сердце.

— Я сам был взят на службу, ваша милость, чтобы заменить погибшего фамильяра, — сказал Отто. — Но я человек простой, знающий лишь немногое из того, что надлежит знать служителю трибунала. Возможно, вам следует озаботиться поисками нового высокоученого доминиканского брата на должность компаньона?

— Об этом потом, — отмахнулся Кунц. — Я ведь не зря составил этот список. Если мы сейчас направимся в Брюссель или Камбрэ, то преступник останется безнаказанным. А я поклялся, что убийца Бертрама пожалеет о содеянном еще в этом мире, а не в грядущем, где ждут его адские котлы и вечная мука.

— Как прикажете, ваша милость, — поклонился Отто, — Что мне следует делать?

— Ты возвращаешься во Флиссинген, — сказал Кунц, поглаживая голый подбородок. — Я бы поехал туда сам, но не хочу рисковать быть узнанным в этом вертепе кальвинистов и англичан. Слишком многие еще помнят меня председателем трибунала при диоцезии Утрехта. В замке Соубург допрашивались многие жители Мидделбурга и Флиссингена. Поэтому ты, никому там не известный, проследишь за жителями каменного дома на углу Большого Рынка и улицы Вестпортстраат. Ищи смуглого заметного парня по имени Феликс ван Бролин, ему сейчас должно быть около пятнадцати лет. Если он там, шли мне сразу весть и жди ответного письма, если же нет, разузнай у обитателей дома, где он и что с ним было в последние два года.

— Я же тем временем узнаю, кто ближайшие друзья и родственники этих людей, — Кунц протянул список фамильяру, — где они живут, чем занимаются, каковы их доходы. Особенное внимание уделю мужчинам, поскольку нет у нас поводов думать, будто убийцей была женщина.

— Ван Бролин неспроста в этом списке идет самым первым? — почтительно поинтересовался Отто. — Или нумерация никак не связана со степенью подозрений?

— Плыви во Флиссинген, Отто, — сказал Кунц. — Там, сдается мне, находится кое-кто, способный ответить на твои вопросы.

— Позвольте мне напомнить, что в Зеландии не привечают католиков, — сказал Отто. — Не будет ли мне разрешено для пользы дела изображать из себя реформата?

— Не напрасно я выбрал тебя тогда в Толедо из числа многих, — сказал Кунц, одобрительно кивая. — Ты мыслишь, как деятельный и полезный слуга Святого Официума. От его имени заверяю тебя, что не пожалеешь о службе под моим началом, причем награда ждет тебя не только на небе, но на грешной земле. Ты представляешь себе, сколько золота, драгоценностей и недвижимости изъял священный трибунал у еретиков, колдунов и ведьм? — Кунц рассчитывал на приземленную жадность своего фамильяра, поэтому кивнул, видя, как алчный блеск загорелся в его светлых глазах, тут же прикрытых веками. — Привези мне сведения об этом Феликсе, выдавай себя хоть за магометанина, если это послужит пользе нашего дела, но прояви хватку в расследовании, и моя благодарность не заставит ждать.

Палач, тихо сидевший в уголке все время, пока Отто получал задание, поднялся и приблизился к инквизитору, когда хлопнула нижняя дверь их арендуемого жилья, двух небольших комнат в районе цитадели Антверпена, неподалеку от места гибели Бертрама Роша.

— Думаете, ему можно доверять, святой отец? — спросил палач. — Я бы поостерегся отсылать его вновь к протестантам.

— Я бы послал тебя, или поехал сам, — сказал Кунц Гакке, — но ведь у нас там есть враги, или ты уже забыл, как мы покидали Соубург? Глупо было бы из охотников самим превратиться в дичь, — инквизитор встал и похлопал по плечу верного слугу, который, даже вернувшись домой, пока еще не мог рассчитывать на привычную работу в священном трибунале. — Бери с десятого номера по семнадцатый, выясняй все про близких родственников и друзей мужского пола. Вот тебе тридцать стюйверов, чтобы люди говорили с тобой в охотку.

— Чудно, — сказал палач, задумавшись, не спеша брать со стола замшевый мешочек с серебром, — я-то помню, какие средства применял к каждому и каждой из них, как их кости выворачивались из суставов, как шипела, сгорая, их кожа, как вода заходила им в легкие. И вот теперь я должен за тридцать сребреников искать в их окружении тех, кто, желая отомстить мне или вам, решился на убийство наших бедных друзей по трибуналу.