Михаил Каратеев - Русь и Орда

Дмитрий, лежа на боку, с ногой, придавленной трупом лошади, — бессильный помочь или хотя бы подняться, глядел на неравный бой, от исхода которого зависела его собственная жизнь.

Один из брянцев — крепкий и ладный старик, с почти белою по грудь бородой — бился с ловкостью и умением, поразившими Дмитрия: только успели схватиться, а уж два татарина с рассеченными головами скувырнулись под ноги его коня; недолго маялся он и с третьим, кинулся на четвертого, но тот повернул коня и поскакал прочь. Перевел дух старый богатырь, стер ладонью пот и обернулся на помощь товарищу. Но вдруг обронил саблю, качнулся и упал с седла: выделил его стрелою отскакавший татарин, — вошла прямо в глаз.

Другой витязь, по виду литовец, — много моложе первого и телом крупней, тоже рубился неплохо. Он свалил двоих, осталось против него еще трое, но тут мимо них с победным криком хлынула в тыл русскому войску новая орда, и все бывшие в поле татары поскакали за ней. Это Мамай, видя, что левое крыло русских смято и осталось лишь завершить победу, бросил в прорыв несколько туменов свежей конницы, которую берег на крайний случай.

Литовский витязь высвободил Дмитрия из-под коня и пособил ему подняться на ноги.

— Ты крепко ранен, княже великий? — спросил он.

— Кажись, пустяк, будто лишь кожу вспороло, — ответил Дмитрий. — Ну, друг, спаси тебя Христос навеки! Не уйти бы мне тут от смерти. Как звать тебя, скажи?

— Мартос я, государь, а прозванием Погож из дружины Брянского князя.

— Добро, брате Мартос, тебя не забуду, коли жив останусь. А кто этот старый витязь, приявший столь славную смерть?

— Царство ему небесное, — перекрестился Мартос, глянув на тело товарища. — Экое горе будет нашему князю, сильно он любил старика. Это его давний дружинник, воевода Лаврентий Клинков. А родом он из Карачева.

— Да упокоит его Господь со святыми и славными, — крестясь, сказал Дмитрий. — Ну а теперь, Мартос, садись на коня и скачи в дубраву, к Засадному полку. Скажи Волынскому князю либо Серпуховскому: пришло время!

— Лечу, княже. А ты как же? Хоть пособлю тебе на коня сесть.

— Не надобно. С такой раною пешим лучше: коли сомлею, присяду и отдохну. Подай мне вон ту палицу, она и к бою хороша, и опереться на нее можно.

Исполнив эту просьбу князя, Мартос ускакал, а Дмитрий вошел в прибрежные заросли и, сев под деревом, стал напряженно вслушиваться в звуки боя, который теперь переместился в тыл Большого полка.

Очень скоро он услышал то, чего ожидал: за Смолкою взревела боевая труба, тотчас возник и ураганом стал нарастать шум неисчислимого множества копыт, задрожала земля, и вырвавшаяся из дубравы лавина Засадного полка ударила сбоку на орду, уже упивавшуюся победой.

Дмитрий стал на колени и, глядя не на небо, как ему казалось, а на скакавшего впереди всех Серпуховского князя, несколько раз торопливо перекрестился.

— Господи, — прошептал он, — последнее даем и только от Тебя теперь чаем помощи! Не попусти же, чтобы погибла Русь!

И, поднявшись на ноги, он быстро пошел, почти побежал туда, где в эти минуты решался исход сражения.

Атака Засадного полка была сокрушающей, но в первое мгновение татары встретили ее стойко: они подумали, что это лишь небольшой отряд, — остатки разбитого Левого полка, собравшиеся за Смолкой для последней попытки спасти положение русского войска. Но когда поле покрылось десятками тысяч всадников, а лесная опушка продолжала, волна за волной, выбрасывать новые тысячи, их охватила растерянность, обратившаяся в панику, когда кто-то крикнул: «Аллах акбар! Убитые русы оживают и снова идут на нас!» И орда обратилась в беспорядочное бегство.

Часть ее, отрезанная стремительным ударом Засадного полка, оказалась в тылу русского войска и побежала вперед, к Непрядве. Все, кто не попал в окружение, — и Мамай впереди других, — бросая все и думая лишь о спасении жизни, устремились вон с Куликова поля, тою же дорогой, которой пришли. Большая часть Засадного полка, во главе с князем Боброком, кинулась в преследованье и, рубя бегущих, гнала их почти пятьдесят верст, до реки Красивой Мечи.

Но битва еще не была окончена: многие тысячи, отрезанные от бежавшей орды Мамая, продолжали отчаянное сопротивление, ибо пощады в этот день никому не было. И эта последняя фаза сражения, в которой покрыл себя славой князь Владимир Серпуховский, была хотя и недолгой, но чрезвычайно упорной и кровопролитной.

Вначале татары надеялись, что им удастся уйти вплавь через Непрядву, и потому всею своей массой хлынули к ней. Пробиться к реке им удалось без всякого труда, потому что все русское войско оказалось позади них. Но крутой и покрытый непролазными зарослями ежевики берег почти не оставлял возможности спуститься к воде. Едва ордынцы начали прорубать в колючих зарослях проходы, — сзади на них обрушились подоспевшие части Большого полка, а сбоку, стараясь отрезать их от реки, ударили ростовцы князя Андрея Федоровича.

Поняв, что осуществить в таких условиях переправу невозможно, — татары теперь решили пробиваться из окружения тем же путем, которым в него попали. Стремительно вырвавшись из готовых сомкнуться клещей, они бросились назад, к Смолке, где путь им преграждала только небольшая часть Засадного полка, не ушедшая в преследованье Мамая. Сплотив вокруг себя всех находившихся тут бойцов, князь Серпуховский, не ожидая удара, двинулся навстречу татарам.

Они дрались с отчаяньем обреченных, но и русские, окрыленные победой, стояли крепко, и тут завязалась жестокая сеча. В ней нашел свою смерть храбрый воевода, князь Юрий Мещерский; сам Владимир Андреевич, — поспевавший всюду, где татары начинали одолевать, — вскоре был окружен с небольшим числом воинов и бился из последних сил, уже не чая спасения.

Казалось, еще минута, и татары прорвутся, но подоспели сюда бойцы из других полков, все, кто находился поближе. Выручая князя Владимира, сложили тут свои головы подскакавшие одними из первых московские воеводы Иван Родионович Квашня и Андрей Серкизов, сын ордынского царевича. Вскоре татар взяли в крепкое кольцо, и, полчаса спустя, все они были изрублены.

Великая битва закончилась. Русь славила победу!

И князь Владимир Андреевич приказал трубить отбой.