Михаил Каратеев - Русь и Орда

— Ну, по ромейскому судебнику пусть судят те, у кого людей слишком много, — усмехнулся Александр Михайлович. — Ведь у греков, тако же как у латынян и у немцев, за всякую безделицу вешают, секут головы либо четвертуют, а уж кто отделался отрезанным носом или усеченной рукой, тот может почитать себя удачником. На нас греки глядят сверху вниз, да только, брат, шалишь: я уж лучше без их учености проживу, но подданных своих ни изничтожать, ни увечить не стану! Суд вершу по «Правде Русской», сложенной Ярославом Мудрым, да по «Уложению» князя Владимира Мономаха, а еще того боле — по собственному своему разумению. И за всю свою жизнь, благодарение Господу, ни одного человека смертию не казнил. Батогов и то даю нечасто. Ну да пойдем, сейчас сам увидишь.

Выйдя с князем Пронским на крыльцо, Василий увидел посреди него крытый узорчатой парчой аналой, на котором лежали распятие и два пожелтевших свитка пергамента. За аналоем стоял пожилой инок в черной рясе, а внизу, во дворе, толпилось человек тридцать всякого звания людей, пришедших искать княжьего суда.

Александр Михайлович приложился ко кресту, принял благословение монаха и опустился в стоявшее тут же деревянное кресло с высокой остроконечной спинкой. Василий, во всем последовав его примеру, сел рядом, в другое кресло, поспешно принесенное слугами.

— Ну, начнем с Богом, — негромко промолвил старый князь. — Кто там первый, выходи вперед!

Внизу поднялась легкая толкотня, и четыре человека, вполголоса препираясь между собой, одновременно подошли к нижней ступени крыльца и отвесили земные поклоны.

— Все четверо по одному делу? — спросил князь.

— Нет, батюшка-князь, — бойко ответил стоявший впереди других мужчина в одежде купца, — у меня дело от них особое.

— Почто же они вместе с тобою вышли?

— Бают, что первыми пришли, княже. Да ведь я человек торговый, а они простые смерды. Могут и обождать!

— Перед Богом и перед судом все одинаковы, — строго сказал Александр Михайлович. — Осади-ка назад и за гордыню свою после всех прочих подойдешь. Экая, подумаешь, птица — торговый человек! Ну а вы с каким делом? — обратился он к стоявшим перед ним крестьянам.

— Елашинские мы, твоя княжеская милость, — начал дюжий мужик, лучше других одетый. — То исть я, значит, из Елашинской общины, а энти, — ткнул он рукой в сторону двух стоящих рядом парней, — рязанские новоселы, что прошлым годом ты возле нас испоместил. Так вот, невдавне увели они у меня из клети овцу, и я их поймал с поличным. За ту татьбу староста наш присудил им идти ко мне в кабалу на полгода. Только они, тати, с таким приговором никак не согласны: староста ваш, бают, своим мирволит — пойдем на суд до самого князя. Ну вот, стало быть, и пришли.

— Так было дело? — спросил князь у парней.

— Точно, пресветлый князь, — ответил один из них, — бес попутал, овцу у него мы совсем было свели. Да ведь он ее в обрат отнял, еще и наклал нам, сколько душа его восхотела. Вот мне, погляди, два зуба вышиб! И рази ж такое видано: овечкой его мы так и не попользовались, побои от него претерпели, да еще и в кабалу к ему идти на полгода! Смилуйся, отец наш, молви твое справедливое слово!

— Кабала на вас не столь за самую овцу наложена, сколь за богопротивное действо ваше, за татьбу и за попрание закона, — строго сказал князь. — По-вашему, что же, коли попался тать, расплатился за краденое, как на торгу, да и пошел себе восвояси?

— Непомерно много полгода за овечку-то, батюшка-князь! К тому же и побои лютые мы приняли от сего человека.

— Ладно, проверим. Прочитай, отец Митрофан, что в уложениях о татьбе скота сказано.

Монах неторопливо развернул один из свитков, что-то шепча, поводил по строчкам коричневым пальцем и вслух прочел:

— «Аще кто крадет скот во хлеве или в клети, то, ежели будет он один, платить ему три гривны и тридцать кун [87] Гривна в XIV в. делилась на 50 мелких монет, называвшихся кунами, или резанами. . А буде татей много, то всем платить по три гривны и тридцать кун». Так прописано в «Правде Русской», — добавил отец Митрофан, свертывая пергамент.

— Погляди еще в Мономаховом «Уложении», — сказал князь.

— «Аще кто украдет овцу или теля, пять телят даст в тельца место, а в овцы место четыре овцы отдаст за овчя», — прочитал монах, развернув другой свиток.

— Можете отдать по четыре овцы этому человеку? — спросил воров Александр Михайлович.

— Откеда нам взять, твоя княжеская милость? Были бы у нас свои овечки, нешто полезли бы мы чужую красть?

— Стало быть, это не про вас писано. А ежели можете уплатить каждый по три гривны и тридцать кун, кабалу с вас сниму.

— Помилосердствуй, князь-батюшка! Да ведь за такие деньги десяток овец купить можно! К тому же и побил он нас изрядно!

— Побил он вас за дело. Разве вот зубы тебе напрасно вышиб. Ты что, противился ему, когда он тебя поймал?

— Где там, батюшка-князь! Ты погляди, какой он, бугай, здоровый! Смиренно терпел я побои, боясь, что инако он меня до смерти ухайдакает.

— Почто же ты ему в этом разе зубы вышиб? — спросил князь у елашинского мужика.

— Дюже взлютовал я на них, твоя княжеская милость! Зубов его лишать я, вестимо, намерения не имел и хлебыснул его по рылу не боле как в полсвиста. А он из хлипких оказался, вот у его зубы-то и повыпали. Только после того я его больше не бил, а поучил малость второго татя, да и свел их обоих к старосте.

— Кажись, твое учение они крепко запомнили, — заметил Александр Михайлович, одобрительно оглядывая литые плечи и здоровенные ручищи крестьянина. — Как звать тебя?

— Трофим, Иванов сын Лепёхин, батюшка-князь.

— Так вот, Трофим, что ты поучил татей, это неплохо и пойдет им на пользу. Одначе, ежели они не сопротивлялись, увечить их было неможно, а выбиение зубов — это есть увечье, и ты за него в ответе. А ну, отец Митрофан, поищи там про зубы.

Монах порылся в списках и прочел:

— «Аще кто выбиет другому зуб и люди кровь видят у во рте у него, то двенадцать гривен в казну, а за зуб гривну». Тако сказано в «Уложении» князя великого Володимера Всеволодовича.

— Стало быть, так, — сказал князь, минутку подумав, — двенадцать гривен в казну с тебя, Трофим, не беру, ибо бил ты людей не из озорства, а учил татей, кои залезли в твою клеть. Но за два выбитых зуба должен ты этому новоселу уплатить две гривны. Он же тебе повинен за овцу три гривны и тридцать кун, сиречь за ним гривна и тридцать кун. Как звать-то тебя, тать беззубый?

— Анисим, Захаров сын Лаптев, пресветлый князь!