Михаил Каратеев - Русь и Орда

Положение дел начало меняться, когда в Муром приехал младший брат князя, Юрий Ярославич. Это был деятельный, умный и напористый человек, немало поездивший по чужим землям и многому научившийся. Видя, что брат имеет к тому охоту, Василий Ярославич с радостью предоставил ему заниматься делами управления, и муромским князем стал фактически Юрий.

Года за два до описываемых здесь событий Василия Ярославича, бывшего уже в летах, помял на охоте медведь. Поначалу все как будто обошлось, князь отлежался, но потом начал чувствовать слабость в ногах, и вскоре они отнялись совершенно.

Когда все попытки вылечить князя на месте оказались бесплодными, он приказал возить себя по святым местам в чаянье обрести где-нибудь исцеление. Святынь на Руси было множество, и Василий Ярославич в Муром возвращался редко и ненадолго. Последнее же время жил он безвыездно в Киево-Печерском монастыре, где почувствовал себя лучше и решил дождаться полного выздоровления.

Помаленьку все стали забывать о его бренном существовании, и муромским князем вся Русь считала Юрия Ярославича. О старшем брате его летописец вспомнил лишь в 1345 году, коротко отметив: «Преставися князь Василей Ярославич Муромский».

Юрий Ярославич исподволь стал восстанавливать жизнеспособность и благосостояние Муромского княжества. Работа перед ним лежала громадная, средств почти не было, и в первые годы особых перемен не замечалось. Однако постепенно, заботами князя, люди начали возвращаться из лесов, вокруг давно заброшенных деревень вновь зазеленели посевы, кое-как отстроенные ремесленные слободы наполнились умельцами, стала оживать торговля, и в руки Юрия Ярославича потекли деньги, позволяющие приступить к обновлению города.

Чтобы труды его не пропали даром, князь Юрий решил начать с того, чем обычно постройку городов заканчивали: с возведения крепостных стен. В течение нескольких лет он окружил полуразрушенный Муром мощными укреплениями, превратив его в одну из сильнейших крепостей северной Руси, и только после этого приступил к восстановлению самого города.

К моменту приезда сюда Василия Пантелеймоновича работы эти находились в самом разгаре, а полностью закончились они лишь десять лет спустя. Однако и теперь Муром имел уже внушительный вид. Он стоял на левом, высоком берегу Оки и был окружен широким земляным валом, поверх которого на несколько сажен высились двойные дубовые стены, усиленные многими проездными и глухими башнями.

При возведении муромских укреплений князь Юрий Ярославич ввел ряд новых усовершенствований. Главным недостатком древнерусских крепостных стен являлась ненадежность их связи: они составлялись из «городниц» — бревенчатых клетей, приставленных друг к другу и заполненных землей. Если осаждающим удавалось выбить несколько бревен из такой клети, она рассыпалась вся под давлением находившейся внутри земли, открывая в стене широкий проход. Не раз бывало и так, что при отражении приступа одна из городниц разваливалась сама под тяжестью скопившихся на ней защитников.

При укреплении Мурома Юрий Ярославич применил новую систему, совершенно устранявшую эту опасность: здесь городницы были органически связаны друг с другом и вся стена представляла собой не цепь отдельных звеньев, а нечто похожее на сплошной бревенчатый коридор, наполненный землей.

К укрепленной части города, имевшей форму неправильного четырехугольника, общей площадью около девяти десятин, вплотную примыкал обширный посад, делившийся на концы и улицы. Чуть в сторону от него, ближе к реке, тянулись слободы ремесленников. Одна из них была населена исключительно мережниками, изготовлявшими рыболовные снасти и сети.

Помимо ремесленных изделий, Муром вел торговлю мехами, рыбой, медом, воском и иными продуктами сельского хозяйства, постепенно снова превращаясь в крупный торговый узел. Местные святыни также способствовали росту общего благосостояния, привлекая сюда много паломников. Однако следует отметить, что религиозное значение Мурома заметно пошло на убыль после того, как муромцы, обвинив своего епископа, Василия, в нечистой жизни, изгнали его из города и он перенес епископскую кафедру в Рязань.

Князь Юрий Ярославич, высокий и худощавый мужчина, с небольшой тщательно подстриженной бородкой и пронзительными серыми глазами, выглядел значительно моложе своей преждевременно располневшей и слегка обрюзгшей супруги. Выслушав ее рассказ о случившемся, он принял Василия радушно и не поскупился на выражения благодарности. Трудно было сомневаться, что безукоризненно вежливым словам его и манерам не хватает чисто русской простоты и сердечности. Чувствовалось, что князь знает себе цену и всегда помнит о расстоянии, отделяющем его, Рюриковича, от простых смертных. Это так не вязалось с обычной простотой в обращении всех известных Василию русских князей, что в первую минуту он удивился и насторожился. Но вскоре этой черте характера муромского князя нашлось объяснение: из дальнейшего разговора выяснилось, что Юрий Ярославич в молодости провел несколько лет в Царьграде и, очевидно, до известной степени впитал в себя дух, господствовавший при дворе императора Андроника.

Впрочем, это не помешало ему остаться тем, чем создала его русская природа: весьма способным и очень наблюдательным человеком. К тому же он по своему времени был широко образован, говорил на нескольких языках, отлично знал историю европейских народов, начиная с самых ее истоков, и беседа с ним была увлекательна и интересна. В этом Василий убедился вполне, когда два часа спустя, помывшись в бане и приведя себя в порядок, он сидел за ужином в кругу княжеской семьи и нескольких муромских бояр.

Отвечая на вопросы гостя, а отчасти и по собственному почину, князь рассказывал много занимательного о жизни Византии и других стран, в которых ему довелось побывать. Но как ни старался Василий удерживать разговор в этой плоскости, он вскоре перекинулся в ту область, которой карачевскому князю менее всего хотелось касаться.

— Скажи-ка, боярин, — спросил вдруг Юрий Ярославич, — ведомо ли тебе о том, что намедни приключилось у вас в Карачеве?

— Это ты о чем, князь? — весь насторожившись, но сохраняя полное самообладание, осведомился Василий, до сих пор не знавший, дошли ли до Мурома вести о козельских событиях.

— Тому дня три сказывали мне, что князья ваши перессорились меж собой на семейном съезде и будто карачевский князь Василий Пантелеевич дяде своему, князю звенигородскому, срубил голову. Ужели ты, из той страны едучи, ничего о том не слыхал?

— Когда выезжал я из дому, все у нас было тихо, — ответил Василий, заранее обдумавший, что отвечать на подобные вопросы, — а слух, о котором ты говоришь, настиг меня уже в Рязани, где задержался я по своим делам. Только я тому слуху большой веры не даю. Непохоже, чтобы такое у нас могло приключиться.