Михаил Каратеев - Русь и Орда

— Какие же такие возможности? — спросил заинтересованный Василий.

— Вот хотят его брянцы к себе на княжение. Коли он сумеет с Глебом Святославичем сладить, в его руках уже будут два немалые княжества. С такою силой, да еще при любви и поддержке народной, ему, ежели он не оплошает, не столь уж трудно было бы такоже завладеть Новосильским и Тарусским княжествами. А соединив под своею рукой все земли, коими владел его великий прадед, Михаил Всеволодович, он и с Москвой потягаться сможет! — вся раскрасневшись, почти восторженно добавила Ольга.

«Так вот оно что! — подумал пораженный Василий. — Теперь-то я раскусил тебя, Ольга Юрьевна! Через Василия Пантелеевича мнишь ты сделаться великой княгиней Черниговской, а может, и государыней всея Руси! Вот тебе и тихоня муромская!»

— А помыслила ли ты, княжна, — сухо сказал он после довольно продолжительного молчания, — сколько крови русской надобно будет Василию Пантелеевичу пролить, чтобы того достигнуть?

— Кровь и так спокон веков по всей земле нашей льется, боярин. Уж лучше ее одним разом пролить, хотя и много, но с пользою для всей Руси.

— Стало быть, по-твоему, всякий князь, который из маленьких хочет вырасти в большие, льет кровь с пользою для Руси? С такою пользою досе лили ее князья тверские, московские, рязанские и еще многие. А ныне, значит, и карачевские должны лить?

— Эх, боярин, вижу, не разумеешь ты меня. Ну, оставим это… Поведай мне лучше, каков собою Василий Пантелеевич?

«Ну, погоди, — с веселым злорадством подумал Василий, — сейчас я тебе распишу твоего суженого! Коли он тебе лишь для возвеличения твоего надобен, все одно ты ему это простишь».

— Собою Василий Пантелеевич неплох, — сказал он вслух. — Ростом невысок, черняв. Хотя немного и колченог, но статен… Только вот последнее время брюхо у него стало сильно выпирать. Ну да ведь будущий великий князь Черниговский должон быть дородным. Плешь у него тоже к тому случаю готова. А так, коли не считать того, что он малость косит на один глаз, мужчина он видный.

— Не может того быть, боярин! — воскликнула Ольга. — Нам люди сказывали, что собой Василий Пантелеевич вельми пригож, а ты его эдаким уродом представил!

— Что ты, Ольга Юрьевна! И я говорю, что он пригож. Брюхо и плешь человека не портят, особливо большого князя! К тому же их, может, еще и не было, когда твои люди Василия Пантелеевича видели. Нешто я тебе сказал, что он с малолетства брюхат и плешив? Ну а бородавку, что у него на носу, в крайности ведь и срезать недолго.

— Еще и бородавка на носу! — с ужасом воскликнула Ольга.

— Что ж с того, что бородавка? Бывает и похуже. А чтобы рубца на носу не осталось, ее можно и не срезая вывести: стоит лишь каждый день мазать нос утиным пометом, и через полгода она сама отпадет.

— Замолчи, боярин! Не хочу я этого слушать!

— Воля твоя, княжна. Ты меня спросила, каков есть Василий Пантелеевнч, и я тебе ответил. Худого я ничего не сказал и лгать на другого не стал бы, особливо на своего князя.

Снова последовала длинная пауза, в продолжение которой Ольга Юрьевна, подавленная словами собеседника, мысленно осваивала нарисованный ей портрет карачевского князя, а Василий, глядя на нее, наслаждался плодами своей выдумки. Придя наконец к мысли, что в мужчине красота не самое важное да боярин, быть может, слегка и прилгнул, Ольга спросила:

— А что скажешь ты касаемо слухов, которые ныне идут из Карачева? Знаю, ты им не слишком веришь, но все же, как мнится тебе: могло ли и впрямь такое приключиться?

— Оно-то могло, — подумав, ответил Василий. — Князь Андрей Звенигородский человек пакостный, да и Тит Мстиславич завистлив. К тому же ходить по воле братанича им обидно. И ежели бы им представился случай от него отделаться, они бы недолго раздумывали.

— Коли так, почто же ты сумневаешься в том, что ныне говорят?

— Да уж больно тихо было в нашей земле, как я ее покидал. А когда такие дела вызревают, в самом воздухе чуется что-то неладное. Есть и другое: Василий Пантелеевич своим дядьям не дуже доверяет и, мнится мне, столь легко не дался бы в западню.

— Ну а все же, коли оплошал он и заманили его?

— Тогда могло окончиться так, как люди сказывают. Василий Пантелеевич человек горячий и, когда осерчает, хоть кого может в куски посечь. Живым бы он им в руки не дался.

— И что же теперь будет, коли все так случилось?

— Да ничего не будет. Съездит Василий Пантелеевич в Орду, оправдается перед ханом, и дело с концом. Ведь правда-то на его стороне.

— Значит, мыслишь ты, что стола своего он не потеряет?

— Вестимо, нет! Хан еще и обласкает его за то, что был крут и смуты в своей земле не допустил. Для Узбека тот князь и хорош, который своих удельных умеет в страхе держать. А голов русских нешто ему жалко?

— Думаю, в этом ты прав, боярин. Тако же и я мыслю, — задумчиво промолвила Ольга. — Ну, однако мне домой пора. Спаси тебя Бог за все, что ты мне поведал.

— Рад, коли угодил тебе, княжна. Стало быть, на этом кончился наш первый разговор. А второй когда же?

— Али ты уже перестал торопиться в Вятскую землю? — спросила Ольга, поднимая на Василия искрящиеся улыбкой глаза.

— Ехать-то мне нужно, Ольга Юрьевна… но ведь надобно колодой быть, а не человеком, чтобы с легким сердцем покинуть места, где тебя хоть издали увидеть можно. К тому же я тебе обещал остаться на два либо три разговора.

— Ну, коли для пользы твоей надобно, то обещание я тебе могу и вернуть.

— Али не хочешь ни о чем более меня выспросить?

— Да будто уже и не о чем.

— Ништо, княжна. Я и сам нашел бы, что тебе рассказать.

— А занятно будет?

— Да уж постараюсь…

— Ну, коли так, завтра, в этот же час, приходи сюда снова. А покуда прощай, боярин.

— До завтра, Ольга Юрьевна. Храни тебя Господь!

Прошла неделя, а Василий все еще сидел в Муроме и, казалось, менее всего помышлял об отъезде. Напрасно Никита все чаще и настойчивее напоминал ему о необходимости торопиться, — он лишь досадливо отмахивался и отвечал, что за Каменным Поясом они еще успеют насидеться вдоволь, а Руси, быть может, больше никогда не увидят.

Свидания его с княжной продолжались ежедневно и вскоре для обоих превратились в некую не осознанную умом потребность. Когда Ольга немного привыкла к Василию и поборола свою застенчивость, перед ним открылась женщина не только красивая и обаятельная, но и далеко не глупая, вдумчивая, любознательная и глубоко тяготящаяся своей женской долей, которая грозила навсегда замкнуть ее в круг обыденной и скучной хоромной жизни.