Сергей Мильшин - Волхв

— Ничего хорошего. Сегодня попы книги жгли.

— Как жгли? — хрустнул кулаками Вавила, — да кто ж им позволил?

— А кто ж им запретит, когда сам князь попов поддерживает. Собрали целую кучу книг — по всему городу несколько сроков собирали, и подпалил Никифор. Я вон только две, — он кивнул на короб у двери, — и успел от огня уберечь.

Вавила тяжело поднялся и достал из короба книги.

— «Сказание о походе Александра на Русь» — прочитал он первую и поднес к глазам вторую, — «Про Буса славного и великую землю его Русколань». Да…а. — Он положил книги на стол. — Как же у этих поганцев руки-то не отсохли, такое богатство и — в костер.

Кленка поиграл желваками:

— Так они скоро и последних последователей-христиан растеряют. Нельзя у нас так. А князь не понимает. Ему что попы на уши нашепчут, то он и делать рад. Своего разума у человека будто совсем нет.

— Что делать думаешь с книгами? В городе их оставлять нельзя. Раз уж они так за них взялись.

Клёнка кивнул:

— Я тоже так думаю. Потому тебе и принес, ты уже посоветуй, куда спрятать. Может, у себя оставишь?

Кузнец почесал подбородок:

— У меня нельзя, я на плохом счету у попов — в церковь не хожу. Могут и нагрянуть с обыском. Но куда деть я знаю. Есть у меня один знакомец, за хребтом у Горючего камня живет, на бывшем Васильчиковом хуторе. К нам в слободу к моему соседу — шорнику иногда ходит — первоклассную сыромять сдает. Так вот ему такие книги можно отдать смело — не пропадут.

— А почему на бывшем?

— Так сожгли его, ещё лет двадцать назад. Капище искали Белбога. Не слышал?

— Не слышал. Как-то мимо прошло. Я же все с сапогами, иногда, что на соседней улице делается, не ведаю.

— Вот теперь знаешь. Так-то.

— Из-за капища людей не пожалели?

— А кто людей жалеет, когда боги меж собой разобраться не могут?

Клёнка опустил помрачневшее лицо.

— Негоже так. Люди-то причем?

— Это ты так думаешь, хоть и христианин, а другие считают, что староверов только огнем исправить можно, в смысле сжечь. А капище они так и не нашли.

— Капище мне не жаль, а вот людей зачем порешили — не пойму.

— А потому и порешили, что веру отцов своих не предали.

Клёнка тяжело оперся на скрипнувшие плахи стола:

— Не понимаю, что происходит. Мы же все внуки Даждьбога, чего поделить не можем? Христос же учил, что хорошим людям объединяться надо в борьбе со злом. А у нас все наоборот — русичи — почти родственники, а ненавидят друг друга, как чужие…

— Это хорошо, что ты это понимаешь, плохо, что высокие мужи наши до этой простой истины додуматься не могут.

Вошла Светозара с чугунком ухи и поставила его на стол. Мужики замолчали. Клёнка потянул носом:

— Какой запах! У нас в городе уха так не пахнет.

Зардевшаяся Светозара зачерпнула полный половник ухи:

— Скажешь, Клёнка, тоже. Уха — она везде уха.

— Неправда твоя. У вас на природе все вкусней, чем в городе.

Женщина налила две полные глиняные тарелки, Вавила тем временем нарезал печеный каравай, прижимая его к груди.

— А себе что не налила? — Вавила замер с занесенной ложкой. — Садись с нами.

Светозара стянула с плеча узорчатое полотенце и кинула его на стол:

— Нет, побегу. У меня там заготовки остывают — хочу глянуть, что получилось.

— Ну, беги, раз хочешь глянуть, — усмехнулся кузнец и повернулся к гостю, — как дите малое. Первые стрелки мне помогла сделать — вот и невтерпеж.

Светозара махнула подолом, разукрашенным оберегами-коловратами, и умчалась. Мужики глухо застучали деревянными ложками.

После обеда Клёнка собрался уходить. Вавила не удерживал гостя:

— За книги не переживай. Я как передам их, тебе сообщу.

— Узнай у него. Могу ли я когда к нему зайти — почитать их?

— Узнаю. Думаю, не откажет старик.

— Ну, тогда здоровые будьте. Светозаре поклон передай, да скажи — уха у нее замечательная. Я лучше нигде не пробовал.

— Передам с удовольствием, ей приятно будет.

Мужики коротко поклонились друг другу и на том расстались.

Рарог Бранко раскинул широкие, как у всех молодых соколов-кречетов, крылья и, оттолкнувшись от руки, в толстой кожаной перчатке, сорвался в планирующий полет над высоким разнотравьем луга. Пролетев пару саженей, он сильно забил крыльями, с каждым мигом все ближе приближаясь к жертве. Впереди летел заяц, словно горный ручей пробил тугую щель в зарослях, и сейчас мощная травяная струя, шелестя метелками и цветами, уходила к лесу. Князь Владислав опустил сжатый кулак, с которого только что сильная птица бросилась в погоню за улепетывающей добычей, и, перехватив повод, резко поддал пятками жеребцу под ребра. Тот даже присел в первый момент от неожиданности, но тут же исправил ошибку и, набирая с места в галоп, скосил недоуменно сливообразный черный глаз на хозяина: «Чего это он? Мог бы и помягче, я конь понятливый».

Князь был уверен, что русак обречен. Так уверенно и сильно заходил на дичь молодой рарог, что всем уже казалось — зайцу не уйти. Правда, тот еще не знал об этом и, нарезая зигзаги, упорно приближался к спасительным елкам. В густом переплетении разлапистых веток он бы легко нашел укрытие. Сокол налетел на русака как ураган, смел неодолимой силой. Князь приподнялся на стременах, невольно переходя на медленную рысь, чтобы лучше видеть битву в траве. Заяц пару раз с разбегу перевернулся, мелькая в траве белым брюхом и дергающимися лапами и, не дожидаясь того момента, когда кречет опустится и прижмет его когтями и весом, изловчился и сильно махнул навстречу ему крепкими задними ногами. Удар пришелся в мягкое подбрюшье птицы. Сокола отбросило на пару саженей в сторону. Бранка пискнул сильно и возмущённо — его еще так крепко не били. С возросшей силой, не обращая внимания на боль в брюхе, сокол бросился в новую атаку, но заяц уже летел по прямой к первым елкам. Птица запаздывала. Еще мгновение — и он укрылся в их спасительной тени. Кречет, навернув круг перед колючими лапами, уселся на нижнюю ветку, наклонив ее почти до земли.

Владислав, наблюдавший на скаку всю картину короткой битвы, сморщился и натянул поводья, удерживая жеребца на месте сильной рукой. По бокам заворачивали лошадей товарищи князя и приближенные. Потрава не удалась. Князь поднял высоко сжатый кулак в перчатке. Ученый сокол, заметив призывный жест, сорвался с ветки и опустился на выставленную руку, ловя равновесие откинутыми назад крыльями. Владислав опустил на его глаза кожаный клобучок, расшитый золотой нитью, и птица успокоилась. Подъехал сокольничий и пересадил кречета на свою перчатку. Друг детства князя, поджарый и гибкий воевода Бронислав с широко разлетевшейся в разные стороны клиньями бородой, для друзей — Броник, участливо молвил: