Иван Лукаш - Голое поле. Книга о Галлиполи. 1921 год

Ты будешь уже спать, родная. А если бы ты не спала, я сел бы на корточки на пол, у твоего матраца, и стал бы рассказывать тебе чудесные и странные истории о взрывах в наклоненных цилиндрах, о траекториях и параболах на пустырях, о немецких вокабулах на автомобиле, о рыжей кобыле Леде, о рыцарях и рыцарской любви.

Помнишь ты, как давно, когда мы были ребятами, брат Женя уверял нас, что по ночам, в кухне, садится он на табурет, берет большой чайник в дорогу, чтобы было что испить по пути, и улетает на табурете путешествовать по звездному небу.

Помнишь, он рассказывал, как встречали его звезды, где живут ангелы. Есть скорбные ангелы и свернуты их темные, как печаль, крылья, и скорбно смотрят они ночью вниз на землю. Есть веселые ангелы. Они поют вечером, и их пением звучит земля... Помнишь, брат Женя уверял, что ангелы, как и ты, разучивают экзерсисы на пианино и что есть у них, как у нашей бабушки, клетки со старыми ворчливыми добряками попугаями...

Ты спишь? Я пришел тебе рассказать странные сказки о рассыпанных на земле звездах, сказки о людях, у которых души горят, точно звезды.

Отлив...

Седые стада пены обгладили песок желтоватыми, влажными зеркалами и ушли далеко в море. Вдоль всего берега раскинулась на песке зеркальная дорога.

Стою я у берега и видны мне во влажных зеркалах, у ног, отражения белых, медленно идущих в небе облаков.

Пронизанные светом они клубят золотистые дымы. Скоро будет заходить солнце, и небо посветлело и, предвечернее, голубеет чисто и тихо.

Во влажных зеркалах клубят облака медлительные клубы жемчуга. Проносят пушистые шапки снеговых гор. Караваны белых верблюдов движутся, сквозя синевой меж белых горбов. Плывут тихие башни. Подняв щиты, идут белые рыцарские дружины.

Уходят - находят облака...

Общий вид на Галлиполийский лагерь

Может быть, вижу я на влажном песке рыцарские тени крестоносцев, что проходят высоким вечереющим небом над Галлиполи и ищут стоянок рыцарских шатров, и ищут стойл, где ржали тяжелые кони и алтарей, где молились приоры.

Рыцари - облака, облака - рыцари...

Белые рыцари бывают теперь только в детских сказках. Нет больше рыцарей в мире. Почтенный мир носит теперь круглое желтое канотье и ковыряет зубочисткой в золотых пломбах. Почтенный мир, дымясь потным затылком, сотрясает огненные полы кафе лошадиным топотом фокстрота.

Старые шарманщики еще поют о поповском Христе, еще роются в проеденном червями Шекспире, еще затихают у страниц Гете. Старые шарманщики вертят ручку сиплой шарманки и тянут ржавый мотив, что есть будто бы Бог, правда и красота, что человечество - Сын Божий, несущий сияние божественного света, звездный крест.

Гораздо убедительнее старых шарманщиков рев пушек Канэ, Берты и многопудовый цилиндр 14-дюймовых орудий с дредноута. Есть кровь, и есть сила, и нечего долее тянуть заржавленный мотив.

- Эй, галопом тустеп, эй, ударьте бешеней каблуки в фокстроте.

Слишком долго разговаривали господа Канэ с господами Круппами. Мир, может быть, оглох и ослеп, но мир решил, что всё дозволено, потому что всё позволяет сила и кровь. И потому, вперев багровеющие кровью, бритые затылки в тугие воротники мундиров, сели за Брест-Литовский стол немецкие генералы. И потому, между гольфом и ростбифом, жизнерадостный Ллойд-Джордж подписал Британскую грамоту о покупке русской мертвечины. И потому в 1921 году по Рождестве Христове, парижская газета „Раris-Midi" после сообщения о голодной смерти России, почтенно советуя помогать, почтенно советует всему миру не забывать, что жизнь одного француза стоит жизни 10.000 русских.

- Эй, галопом тустеп, эй, ударьте бешеней каблуки в фокстроте.

Сатана завертел теперь ручку шарманки. И это повеселее, чем завывание старых нищенок на папертях соборов, где серый камень гудит под сводами вековым шепотом неоправданных молитв и не сбываемых надежд на призрачного Мессию.

Настоящий Мессия уже пришел. Вот он, в желтом канотье с золотыми пломбами на гнилых зубах и с „Раris-Midi" в кармане разглаженного пиджака.

Для него, значит, шли в Иерусалим паладины и подымался на костер Джордано Бруно, и пел милосердие свободы Камилл де Мулен и маленький барабанщик водил в огонь старую гвардию?.. Или это только облака, облака, что идут высоко над землей.

Заломив канотье, Мессия вертит ручку визжащей шарманки. Всё позволено и не будет больше света и небо в крови.

Свет померк и небо в крови потому, что померкла моя родная земля.

Земля родная пала черным пеплом и уже догорает.

Земля родная моя, ледяная пустыня. Земля родная, обглоданная падаль, что кажет дымному, красному небу свои обугленные черные ребра.

Хлопья гари поднялись от земли моей и зарева земли моей шагают по полям человеческим.

Земля родная, ты смрад кладбищ и ты ночь, и твои мертвецы ходят ветром по всему миру. Они дергают шершавые веревки колоколов. Они дышат морозом под пудреные, тяжелые парики законодателей. Они садятся за один стол с теми, кто торгует пылью твоих кладбищ, родная земля.

Ночь ты, земля моя, и на всей земле ночь. Кладбище ты, и по всему миру смердный дух кладбища. Зверь завыл в ледяных пустынях твоих, земля моя, и по всему миру воет зверь, оскалив клинки золотых пломб в ужасе смертной тоски.

Залегла ночь. Сочится, медля, отсчитанный срок Апокалипсиса, когда третий ангел вылил чашу свою, и сделалась великая кровь... Но будет день. Ты, земля моя, как заутрие нового царства, и ты будешь день, моя земля. Ты, земля моя, будешь как жена, облеченная в солнце.

Облака... Белые дымы во влажных зеркалах. Тихо проплывают белые башни. Высоко над синим морем белеют монастырские башни. Тихо в монастыре и гул земли едва доносит до него море. Живут там воины-монахи. Они пришли из мира крови. Они взяли за белые стены свою молодежь и своих детей. Они принесли сюда веру и красоту.

Звездный крест принесли они с собой в белый монастырь. Они замкнулись. Они как последний отблеск света в черном небе, последний отблеск, обещающий желанную зорю.

Светлое воинство, призрак белый, благостно веет уже над Россией. Нетленные белые розы возрастают на черном русском кресте...

Высоко горит в небе ночи звездный крест.

Тихая заря будет. И на заре придут призрачные рыцари, белые воины-монахи. И принесут миру божественный свет и спрятанные звезды.

Они родились в крови, белые воины. Они исчадие войны. Они дети страданий и оскорблений. Но смыты все гноища войны в монастыре над синим морем, и там приоткрыла война другой свой лик, светлый и благостный...

Мне пора идти к пароходу. Уже длиннеет по-вечернему моя засиневшая на желтом песке тень. Сонно шуршит репей под шагами... Вспоминаю я белые лагери, шелест соломы над шатрами знамен, белых солдат, похожего на Сократа Карцева, и вольноопределяющегося с карим и голубым глазом, и поручика артиллерии Мишу. Почему все они кажутся мне на одно лицо, и почему один огонь горит в их усталых глазах? Радостный огонь побеждающего духа.