Всеволод Иванов - Избранные произведения. Том 2

Ламычев вытянулся и откозырял:

— Прикажете, товарищ начдив, направиться в Ревтрибунал?

Пархоменко посмотрел на часы:

— Прощаю последний раз. Патроны получишь через час, за счет противника в Радомысле.

— М-да, — недоверчиво пробормотал Ламычев. — Я ведь секретку читал, знаю, сколько их, панов, в Радомысле стоит. Через сутки и то не выйдет получение патронов.

— Не выйдет — оба пойдем в Ревтрибунал. Я обещал Ворошилову взять Радомысль через час.

Два часа спустя, в Радомысле, Ламычев, получив патроны, пришел к Пархоменко с большой разграфленной ведомостью и сказал:

— Александр Яковлевич! При таких операциях нам удобнее вообще перейти на снабжение противника. Прошу вас сообщить мне официально, какие и когда вы обещали Ворошилову захватить города. Поляки ж отступают по всему фронту! Бежала и третья, и вторая, и шестая панские армии! А петлюровцев и след потерялся!..

Пархоменко строго посмотрел на Ламычева:

— Опять — шапками закидаем! Брось ты это, Ламычев. Паны еще держат дверь в Западную Украину, нам еще за скобу придется дергать да дергать!

Скоба, о которой говорил Пархоменко, упиралась острием в станцию Мирополь, тянулась вдоль реки Случ до Новоград-Волынска, здесь загибалась и шла от Новоград-Волынска вдоль линии железной дороги до Коростеня. Возле Коростеня скоба опять загибалась и тянулась теперь вдоль реки Уж. Позиция, как со стороны природных условий, так и со стороны технических, была очень удачная и мощная. Реки, холмы, перелески позволяли быстро укрепляться. Линия железной дороги, протянувшаяся между реками Случ и Уж, помогала переброске частей и вооружения. От империалистической войны в этих местах остались крепкие позиции, которые были особенно мощны около Новоград-Волынска.

Кроме этих укрепленных позиций, настроению белополяков помогло и то, что с 16 июня все атаки Конармии внезапно прекратились. Среди панов распространился слух, что Конармия исчерпала свои наступательные возможности.

Опираясь на все эти благоприятные обстоятельства, белопольский генерал Ромер издал приказ, в котором говорил, что 20 июня должно начаться генеральное наступление по всему фронту на противника и что отныне всякое отступление будет преследоваться и наказываться по законам военного времени.

Однако отступление продолжалось. Станции, поезда, проселочные дороги, все попрежнему было переполнено отступающими. Проселками и шоссе тянулись бесчисленные обозы с какими-то бумагами, имуществом, чемоданами. Это были различные охраны, панские и петлюровские учреждения из Киева, помещичьи семьи и чиновники. Немало было и духовенства. Все люди, сопровождающие и понукающие обозы, ненавидели войска, которые, боясь обхода флангов со стороны красных, тянулись к железнодорожной магистрали, захватывали вагоны в надежде откатиться подальше. Но надежды были малы: во-первых, не хватало угля, и паровозы топили топливом «с корнем», то есть поваленными соснами и дубами, а во-вторых, все железнодорожники пользовались малейшей возможностью, чтобы бросить поезд и убежать к большевикам.

И в подводах ехать было несладко. Украинцы-крестьяне окрестных деревень встречали отступающих мрачно. В оврагах прятались партизаны, и двигаться можно было только днем. Не было ни телеграфного, ни телефонного сообщения, — и вообще почты не было!

Часть пути от Житомира все начальство контрразведки, вместе с Барнацким, Штраубом и Ривеленом, ехало на подводах. Ехали сумрачные, спать ложились в хатах на полу, где мучили клопы и блохи; на дворе спать, несмотря на охрану, было небезопасно. И вдобавок еще этот ужасный старик Ривелен! По ночам он долго не засыпал, кашлял, сморкался, чесался и затем, вслух, вспоминал все проступки и «идиотство» Штрауба и Барнацкого! Не организовать заговор среди юго-западного фронта, или, вернее сказать, провалить такое удачное предприятие! Сколько вложено в это дело усилий, сколько погибло людей, а почему? Почему погибли полновесные американские доллары, почему?

— Если вы уверены, что долларами все можно сделать, — говорил с ожесточением Штрауб, — остановите это постыдное отступление поляков!

— Я?! Я только что начал заниматься европейскими делами, а вам эти воды давно знакомы. Вы сколько уже лет плаваете по ним? Правда, не всегда удачно, но это, повторяю, до поры до времени. Американцы впредь будут мешать вам ошибаться.

— Давно пора, — сказал Барнацкий. — И я уверен, что если б вы пораньше вмешались в наши житомирские занятия, Ривелен, все было бы по-другому. А то получилось, что Штрауб обманул нас: обещал явки среди большевиков, мы послали людей… люди либо не вернулись, либо вернулись ни с чем.

И, полувопросительно глядя на Ривелена, он переспросил:

— Обманул?!

Ривелен молчал. Достав из кармана широких, починенных разноцветными заплатами, шаровар березовую тавлинку с нюхательным табаком, он понюхал, с аппетитом чихнул и сказал:

— Хорош табачок.

— Штрауб вас не обманывает, вы сами обманываетесь, — проговорила Вера Николаевна. — Это, впрочем, не редкость. Люди то и делают, что обманываются.

— Именно, именно, — подтвердил Ривелен. — Но если господин Штрауб еще раз и глубоко подумает, он не обманется.

— Я то же думаю, — сказала Вера Николаевна и неизвестно чему засмеялась.

Где-то, возле крошечной железнодорожной станции у Ровно, Ривелен поймал, наконец, фронтовую аппаратную и связался по телефону с Варшавой. Варшава приказала дать контрразведчикам вагон. Пока выбрасывали из какого-то классного вагона наполнявшие его чемоданы, перины, картины и люстры, а затем грузили имущество контрразведчиков и «учебные материалы» школы подрывников, Барнацкого вызвали к аппарату. Штрауб ждал, что позовут и его. Но он не понадобился.

Барнацкий возвратился из аппаратной веселым.

— Не знаю, — сказал он с хохотом, — то ли я оказался дураком, то ли высшее командование у нас дурацкое, но мне приказали сдать дела Ривелену, а самому формировать «Шляхту смерти» в качестве большой кавалерийской части. Не мне судить, господа, какой я контрразведчик, но кавалерист я умелый и дрался немало. Я учился кавалерийскому делу во Франции. Я несу традиции Наполеона!..

Штрауб поглядел на его гладкое лицо, что всегда казалось хитрым и подлым в высшей степени, и сказал:

— А на кого останется школа подрывников? Почему меня не вызывают к аппарату? Вера Николаевна говорила с Варшавой?

Барнацкий ответил только одно:

— Подумайте, формировать кавалерийские части в такие минуты! Сколько предварительно дезертиров мне придется перебить!..

Ротмистр исчез. Штрауб в недоумении ходил по шпалам, стараясь, чтоб рассеяться, ступать через одну. У встречного канцеляриста он спросил, где мистер Ривелен. Тот сощурил глаза, улыбнулся и взглянул ему за спину. Штрауб обернулся: