Александр Грязев - Чтобы свеча не угасла

И Варвара, поглядев на мужа и сына, поняла, что спорить будет без пользы. Она молча примирилась и только глаза, которые она то и дело утирала концом платка, выдавали ее думы.

После захода солнца, когда через узкое косящатое оконце, затянутое скотьим пузырем, в избу не стало пробиваться света, зажгли лучину и молча сели ужинать. Так же молча, помолясь на сон грядущий, стали укладываться спать.

Кузькино место ночью — горница. Здесь не жарко, как в избе, и многие ночные звуки услышишь, пока не заснешь: то ли животина вздохнет внизу в подклете, то ли какая птица прокричит в недальнем лесу или заплещут о берег озерные волны, совсем рядом за огородом.

Кузька уже стал засыпать, когда услышал вдруг, как скрипнула дверь в сенях и по двору кто-то пошел. Кузька встал, тихонько отодвинул задвижку волокового оконца и глянул на волю. В полумраке наступавшей ночи он узнал мать. Варвара прошла к озеру и вернулась оттуда, неся деревянный ковш с водой и небольшую глиняную чашу без дна. Она остановилась посреди двора, поставив чашу и ковш на землю. Затем щепкой прочертила вокруг себя, опустилась на колени и полила из ковша воды в чашу. До Кузьки донеслись слова матери:

— Разрыдалась я, раба божая Варвара, во чисто поле глядючи. Досиделась я до поздней вечерней зари, до сырой росы, в тоске и в обиде.

Пошла я во чисто поле, взяла чащу брачную, почерпнула воды из загорного студенца. Стала я среди леса дремучего, очертилась чертою призорочною и возговорила зычным голосом.

Заговариваю я своего ненаглядного дитятку Кузьму над чашею брачною, над свежей водою. Будь ты, мое дитятко ненаглядное, светлее солнышка ясного, милее вешнего дня, светлее ключевой воды, белее ярого воска, крепче камня горючего Алатыря.

Есть великий окиян-море, в том великом океане есть остров, а на острове калена изба. Сидят в той избе три сестры, самому Христу дочери. Большая сестра сидит у порога на золотом стуле, берет иглу булатну, вдевает нить шелкову, зашивает рану кровавую у раба Божия Кузьмы. Не было бы ни раны, ни крови, ни ломоты, ни болезни.

А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким в ночи и полуночи, в часу и получасии, в пути и дороженьке, во сне и на яву укрыт от силы вражьей, от нечистых духов, сбережен от смерти напрасной, от горя и беды, от топора, от меча, от татарского копья, от борца-единоборца, от врага супостата, от всей поганой татарской силы.

Заговариваю я раба Божьего Кузьму — ратного человека сим моим крепким заговором. Чур, слову конец, моему делу венец.

Варвара еще долго молилась, кланялась и поила водой «Мать сыру землю», но Кузька уже ничего не видел и не слышал. Он успокоенно спал в своей горенке.

…Андрей и Ульяница провожали солнце, уйдя далеко от слободы по берегу озера. Здесь, на взгорке у березовой рощи, где в праздники собирались белозерские парни и девушки, они сидели и глядели на закат.

Казалось, что солнце садилось в озерную воду, так же, как утром поднималось из озера. Видение это заворожило обоих. Ульяница вдруг прижалась к Андрею.

— Ты чего-то боишься? — спросил Андрей.

— Нет, Андрюша. С тобой мне не страшно, а хорошо. Я за тебя боюсь… боюсь потерять.

— Видно уж такая судьба наша: мне уходить, тебе — ждать.

— Больно недолго нам с тобой погулять довелось. Ты помнишь, как мы встретились накануне Петрова дня?

— Разве я когда забуду… Только я ведь тебя раньше приметил.

— Когда? — удивилась Ульяница.

— В Иванов день. Вы тогда вот в этой роще хороводы водили, да песни пели. Про цветок иван-да-марья.

— Я помню. Верно, пели… А ты знаешь, Андрюша, почему так этот цветок назван?

— Нет.

— Тогда слушай, — тихо, почти шепотом говорила Ульяница. — Жили когда-то давным-давно молодец и девушка. Иван — да Марья. Ну, вот такие, как мы с тобой. И полюбили друг друга. А потом вдруг все узнали, что они — брат и сестрица. И люди наказали их: сделали цветком. Вот почему лепестки у этого цветка разного цвета. И зовут его иван-да-марья… А ты почему тогда не подошел ко мне?

— Сразу как-то не решился.

И они стали вспоминать о своей первой встрече накануне Петрова дня. В ту ночь парни и девки спать не ложились. Сперва провожали солнце, а вместе с ним и весну красну. Потом всю светлую ночь водили хороводы, пели, играли, ожидая восхода солнца; в этот день оно всегда горело и играло, возвещая приход лета красного.

Недалеко от них шумели листвой деревья от свежего ветерка с озера.

Ульяница прислушалась.

— Деревья шумят, — сказал Андрей, — ветер подул.

— Это они разговаривают, — тихо и таинственно проговорила Ульяница.

— Как это?

— Мне бабка старая сказывала, что деревья живые, что они тоже люди, только давным-давно жили. А теперь один раз каждое лето они переходят с места на место и разговаривают меж собою. Вот и шумят.

— Когда это бывает? — спросил Андрей.

— В ночь на Ивана Купалу, когда многие чудеса случаются.

— О чем же они говорят?

— Понять их может только тот, — кто в эту ночь сорвет цветок кочедыжника [7] Кочедыжник — папоротник. . Он в полночь распускается и горит огнем, а нечистой силой охраняется. Чтобы сорвать его, надо нечистую силу одолеть: не поддаваться искушениям ее, не откликаться на зов, даже головы не поворачивать…

А кто знает, тот сказывает, будто дубы разговоры ведут о богатырских подвигах, а березы все про любовь шепчутся.

Ульяница замолчала и они долго сидели, прижавшись друг к другу, слушая шум берез.

— Андрюша, — сказала вдруг Ульяница. — А давай мы с тобой и в разлуке разговаривать.

— Давай… — согласился Андрей. — Только ведь я от тебя далеко буду. Может, за тыщу верст. Как же говорить?

— А я придумала, как… Ты смотри на солнце, когда оно заходит. И когда оно восходит — тоже смотри. Я его тоже каждый день провожать и встречать буду. И на него глядючи, с тобой говорить. Мы с тобой через солнышко говорить будем. Понял, Андрюша?

— Понял, Ульяница, свет мой ясный, — сказал Андрей и крепко ее обнял.

Так сидели они и вели свой разговор, пока не показалась на небе узкая полоска света, но теперь уже с другой, правой стороны озера…

Первыми на призыв Федора Романовича пришли в Белоозеро со своими дружинами и ратниками племянники — белозерекие князья ближних уделов — сыновья брата Василия Романовича Сугорского: Семен Кемский, Глеб да Иван Карголомские, князья Ухтомские и Андомские, боевые дружины с Вадбала, Андопала, Кубены.

В нижних землях Сугорья по Шексне на пути ожидали Федора Романовича другие его племянники: князья Юрий Сугорский, да Афанасий Шелешпанский, дружины с Андоги, Суды, Белого Села. Великая собиралась сила…

… И вот опять на торговой площади Белоозера собрался весь городской люд. Отслужен последний молебен в церкви святого Спаса и князь Федор с духовниками вышел к воинству. Настал час прощания.