Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том II

— Зачем вы их выслеживали?

— Они — христоненавистники. Убийцы христиан. Полагают, что все христиане повинны в кровавых деяниях Симона де Монфора.

— При чём тут мы? Это же католики.

— Так ты — православный?

Ансельм молча кивнул. Тамплиер, улыбнувшись, заверил:

— Мы тоже православные.

Ансельм опять молча кивнул, словно и не ждал другого.

— Мы не тронули бы катаров, — продолжил брат Жан, — пусть бы верили во что хотели. Но они начали убивать христиан, а в этих горах, сам понимаешь, власти нет. Орден решил вмешаться. Теперь мы знаем, где их основная база. Один из них, перед тем, как умереть, всё мне рассказал.

— Вы пытали его, а потом убили, — равнодушно заключил Ансельм.

— А потом убил, — жёстко согласился тамплиер, явно не собираясь оправдываться, впрочем, подумав, добавил: — Это война, сынок.

Ансельму повезло, он не получил сколько-нибудь серьёзных травм — только сильные ушибы, через сутки он уже ходил. Они с братом Жаном похоронили Глеба, помолились на его могиле.

— Тебе не стоит здесь оставаться, — сказал тамплиер.

— А можно — к вам?

— Думаю, что можно. Раз уж так вышло.

Ансельм принял монашество через год, как попал в Орден тамплиеров. Он взял имя Августин. Это имя много значило для него. Блаженный Августин, равно чтимый и Западом, и Востоком, представлялся ему мостиком между ними.

Брат Августин не испытывал стремления к рыцарству, рассудив, что путь меча — не для него. Он решил стать священником. Так в Ордене появился отец Августин. Здесь он обрёл себя.

В горы Лангедока никогда больше не возвращался. Только изредка снился отцу Августину сон. Будто бы вокруг хищины, где они жили с другом, выросла обширная лавра, и игуменом в этой лавре, конечно же, был Глеб. Он видел, как выходит из прекрасного храма после богослужения игумен Глеб — приосанившийся и седобородый, а лицо его было по-прежнему молодым.

— Мир тебе, брат Андрэ, — на пороге комнаты Сиверцева торжественно и неуклюже вырос Зигфрид. Тевтон был в европейском костюме, который ему совершенно не шёл, он выглядел растерянным и явно не знал, куда деть руки.

— Зигфрид! Как я рад, что ты здесь, прекрасный брат Зигфрид, — Сиверцев был сама непринуждённость. Он подошёл к тевтону и сдержанно, но тепло обнял его, чем, кажется, немало помог гостю преодолеть смущение. — Проходи, дорогой. Кофе будешь?

— Не употребляю. Ни кофе, ни чая.

— Значит, про спиртное и спрашивать не надо. Чем же тебя угостить?

— Если есть, минеральная вода или сок.

— Не проблема — Сиверцев достал бутылку минералки и разлил её по двум высоким стаканам.

Ждать от Зигфрида, что он будет, отдавая дань вежливости, начинать разговор с ничего не значащих фраз, не стоило. Андрей доброжелательно посмотрел на германца и молча кивнул в знак своего внимания.

— Брат Андрэ, я слышал, что ты пишешь про наших?

— Сразу же спешу разочаровать тебя, брат Зигфрид. Я не писатель. Обратить судьбу в роман или в элегантную новеллу — задача для меня совершенно непосильная. Я лишь выписываю схемы. Как бы это объяснить. Намечаю основные вехи тех путей, которыми люди приходят в Орден. Они очень разные, эти схемы и пути. У меня одна задача — не позволить забвению поглотить ни один из них, обозначить векторы, направления.

— Это дело. Это правильно. Это и надо. Я хочу рассказать про свой путь. Не обо мне речь. Но немцы должны кое-что узнать. Узнать и понять.

Отец Зигфрида очень любил, когда напьётся, распевать нацистские песни, а поскольку пил он много и часто, звуки «Хорста Весселя» оглашали их дом регулярно. Мать Зигфрида не раз говорила своему мужу: «Перестань, глупая голова, пока тебя не посадили. В наше время такие песни до добра не доведут». У Зигфрида отцовские вокальные упражнения никакого страха не вызывали, он скорее чувствовал отвращение. Героические марши в исполнении пьяного убожества звучали, как чудовищная профанация высших идеалов. Зигфрид считал себя нацистом. Не каким-то там неонацистом или скинхедом, а настоящим нацистом, может быть, последним, потому что других, таких же, как он, Зигфрид не знал.

Однажды, в поисках родственных душ Зигфрид пошёл к скинхедам, но вскоре почувствовал к ним такое же отвращение, как и к отцу. Вечно грязные, неряшливо одетые, тупые и совершенно бессмысленные скины не имели за душой ничего, кроме желания подраться с «чёрными» и другими «неполноценными», при этом собственную полноценность ничем не могли подтвердить. Однажды он сказал знакомым скинхедам: «Да вы сами — быдло, вы панки, а не нацисты. Отбросы. Настоящие нацисты таких, как вы, в первую очередь отправили бы в концлагерь, чтобы не позорили великую германскую нацию». Скины жестоко избили Зигфрида, на том их знакомство и завершилось.

Зигфрид, однако, решил не оставлять свой поиск настоящих нацистов, твёрдо зная, какими они должны быть: суровыми и бесстрашными, подтянутыми и аккуратными, готовыми в любой момент пойти на бой за возрождение Великой Германии и отдать за неё жизнь. Однажды его привели в некую военно-спортивную группу, прозрачно намекнув, что здесь он найдёт тех, кого ищет. Сначала Зигфриду понравилось: ребята здесь подобрались боевые. Непрерывные тренировки до изнеможения, обучение бою на ножах и кулачному бою — это было то, что надо. Не раз, приходя домой с разбитым лицом, он чувствовал себя счастливым. Их наставник, которого принято было называть «господин Курт», производил впечатление человека с реальным боевым опытом. Спрашивать Курта о его прошлом было строжайше запрещено, за самым невинным вопросом, например, о том, где он так научился драться на ножах, как правило, следовал удар в челюсть. О нацизме здесь тоже не рекомендовалось говорить. Курт часто повторял, что они должны быть сильными, нечувствительными к боли и готовыми выполнить любой приказ руководства. Иногда он намекал на то, что получает распоряжения «сверху», от тайной нацистской организации, но ни разу ничем это не подтвердил.

Занятия в военно-спортивной группе Курта очень много дали Зигфриду — он теперь неплохо дрался на ножах, весьма сносно стрелял из учебного оружия, был способен к многодневным пешим переходам, научился терпеть боль и беспрекословно подчиняться. Так прошёл год, и Зигфрид начал сомневаться в том, что их группа имеет хотя бы малейшее отношение к настоящим нацистам. Он заметил, что глаза Курта загораются лишь когда речь заходит о своевременной плате за обучение. Платить здесь приходилось немало, гораздо больше, чем в обычной спортивной секции. Зигфрид уже закончил школу и работал на стройке помощником каменьщика, деньги у него были, он без сожаления отдавал за эти занятия чуть ли не треть зарплаты. Но его смущало полное отсутствие идеологической подготовки в их группе. Несколько раз ему зловещим шёпотом намекнули на то, что о нацизме нельзя говорить из соображений конспирации. Он это понял, как недоверие к нему и даже как доказательство серьёзности их организации. Естественно, основательные люди не станут доверять парню, который пришёл с улицы. Но время шло, а доверие не возрастало, и тогда за уклончивостью намёков на волю высшего руководства Зигфрид начал явственно различать фальшь — им, похоже, нечего сказать, и они делают вид, что им есть о чём молчать. А что если Курт приобрёл боевые навыки, наёмничая где-нибудь в Азии, и никогда не был связан с настоящими нацистами? Может быть, для него эта группа — просто способ заработать на доверчивости пацанов?