Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том II

Орден не претендует на власть и не участвует в чьей бы то ни было борьбе за власть. Интересы Ордена никак не связаны с национальными интересами какого-либо государства или группы государств. Ни одно государство мира Орден не считает ни своим противником, ни своим союзником. Орден не может выступать на стороне одних государств против других.

Основным противником Ордена являются агрессивные антихритианские силы — сатанисты, включая те случаи, когда эти силы сами себя не считают сатанинскими, но по сути таковыми являются, например, поклонники богини Кали. В отношении сатанистов Орден проводит боевые операции, не останавливаясь перед их физическим уничтожением, однако Орден не ставит перед собой цель полного уничтожения сатанинских культов. Главная цель Ордена — защита христиан и христианства.

Окончательная цель Ордена будет реализована в период всемирной диктатуры Антихриста. В этот завершающий период мировой истории Орден Христа и Храма задействует все свои боевые и материальные ресурсы для обеспечения безопасности последних христиан.

Вот так, в общих чертах.

Блуждая по улочкам старого Иерусалима, можно потерять время. И не потерять бы самого себя. А, впрочем, это ведь одно и тоже. Андрею казалось, что он блуждает в ожившей картинке, которую долго рассматривал, очень желая туда попасть, и вот он наконец там, внутри — может трогать руками стены домов, слышит звуки собственных шагов по гулким камням, вдыхает тёплый воздух древности. И всё-таки картинка словно не до конца ожила. Андрея не покидало ощущение собственной непричастности к этому, как будто не вполне реальному, миру. «Близок локоть, да не укусишь». Ему не соединиться со старым городом и не стать его частью никогда. Эти улочки помнят железную поступь средневековых тамплиеров, а он не слышит их шагов. Королевство Иерусалимское здесь, в старом городе, реальнее, чем современность, но эта реальность ускользает, не даёт к себе прикоснуться.

Андрей всматривался в лица — арабы, евреи, европейцы. Праздных легкомысленных туристов он не видел в упор. Эти бессмысленные толпы всё здесь заполонили, но на самом деле их не существует — мираж в пустыне реальнее, чем они. Андрей искал «корневые» лица, стараясь уловить выражения, которые откроют перед ним глубь веков. Иногда это удавалось — от иных персонажей веяло древней тайной. Израильские солдаты — спокойные и самоуверенные. На их лицах — боль и равнодушие. Религиозные евреи в чёрных лапсердаках — взгляды искоса, в них — страх и высокомерие. Странные улыбки торговцев словно намекают, что вы ни за что не догадаетесь, что они на самом деле продают. Европейцы, для которых Иерусалим стал родным городом, если, конечно, стал. Чтобы слиться с душой Иерусалима недостаточно научиться не вертеть головой, когда идёшь по улице, и морщиться, глядя на туристов.

Лица. Много лиц. И вот одно из них вдруг ошеломило по-настоящему. Молодая женщина с удивительно белой кожей, такой белой, какую и на севере не встретишь, а здесь, в стране загара, это совершенно белое лицо заставило остановиться и замереть. И черты лица очень тонкие, какие бывают только у потомственных аристократов. Это лицо словно было создано для того, чтобы отражать самый возвышенный настрой души. С него, казалось, можно написать Мадонну, но так казалось недолго. В зелёных глазах стояла болотная муть. Тонкие губы кривились удивлённой брезгливостью, как при неожиданной встрече с чем-то крайне неприятным, но не опасным и недостойным внимания. Сиверцев почувствовал, что это выражение на её лице — постоянное. Весь мир, вся жизнь, все люди вызывали у этой женщины удивление и брезгливость. Она держалась так обособленно и отстранённо, словно боялась умереть от отвращения, если к ней кто-нибудь прикоснётся.

Потом он ещё раз встретил её на улице — тонкая и звонкая фигурка в белых одеждах скользила между людьми так, что никто и никогда не смог бы случайно её коснуться — вся её кошачья грация была ориентирована на уклонение, на окружение себя прозрачной, но непроницаемой оболочкой. В этой изумительно женственной фигурке было что-то совершенно не женственное. Не мужское, а скорее бесполое, а потому — нечеловеческое. Сиверцев почувствовал, что это не женщина. Это очень странное существо.

Как-то у себя в комнате около полуночи, уже помолившись перед сном, Сиверцев вспомнил это существо, влекущее и отталкивающее, изысканно-утончённое и отвратительное, презирающее всё живое, а потому вызывающее презрение. Он не хотел о ней думать, но он не мог не думать о ней.

Вдруг в комнату стремительно и бесшумно вошёл Князев, твёрдым шёпотом отчеканивший:

— К бою. При себе иметь пистолет и кинжал. Через две минуты я увижу тебя на крыльце.

Лилит испытывала отвращение к родителям. Когда-то очень давно ей казалось, что она очень любит маму и папу, и жить без них не может, и никогда-никогда не расстанется с ними, но это было целую вечность назад, а сейчас ей уже 6 лет и она чувствует себя хорошо, только когда не видит их. Время, проведённое рядом с родителями, казалось ей вычеркнутым из жизни, глупо и бессмысленно потерянным. Суетливая и вечно не к месту смеющаяся мать чуть ли не заставляла Лилит играть в куклы, а ей не нравились эти глупые маленькие человечки. Ей нравились кубики. У кубика ровные грани, и он всегда какого-нибудь одного цвета. А пластмассовые человечки — корявые, безобразные. Ими нельзя любоваться, как она любуется кубиками. А мать навязывала ей кукол, это было невыносимо.

Отец был очень важным, самоуверенным и самодовольным, он работал на какой-то очень серьёзной работе и приносил домой много денег. Мать хвалила его за это, и он очень любил, когда его хвалят. Он хотел, чтобы Лилит тоже его хвалила, а она не хотела. Однажды, он купил ей большую куклу, думал, что дочка будет его за это любить. Она сразу отломала кукле руки, бросила ему под ноги, рассмеялась и убежала. За это отец избил её. Было очень больно, но Лилит ни сколько не удивилась, даже не почувствовала себя обиженной. Отец — отвратительный, чужой, а потому нет ничего странного в том, что он её избил. Мать долго её ругала, а потом успокаивала, а потом плакала. Мать была ещё отвратительнее. Лилит никогда не плакала, даже когда было очень больно.

Однажды она увидела, как отец и мать обнимаются и целуются. Лилит сразу же побежала в туалет — её вырвало. Когда два гадких и противных существа прижимаются друг к другу — это уже совершенно невыносимо. Раньше мать любила обнимать и целовать Лилит, как куклу. Это заставляло её страдать гораздо больше, чем побои отца. Она устранялась от объятий и вообще от прикосновений, мать этого не понимала, обижалась. Однажды она укусила мать за руку, когда та хотела её обнять. Мать дико завизжала, а Лилит опять вырвало — вкус живого человека был омерзителен. С этого дня она не прикасалась ни к одному живому человеку и к себе прикасаться не позволяла. Это было целую вечность назад, ей было тогда 5 лет.