Альберт-Эмиль Брахфогель - Людовик XIV, или Комедия жизни

Настенная карта давно занимала короля. Сильно заинтересованный словами Ментенон, он быстро подошел к ней и, рассмотрев внимательно, был поражен сходством плана с идеями Мазарини. Только теперь он вполне понял значение переписки, переданной ему Лувуа; только теперь нашел он связь во всех поступках этой женщины, добивавшейся, казалось, того же, чего так жаждало его молодое, честолюбивое сердце, к чему он неутомимо стремился еще и теперь!

Король протянул руку Ментенон, проговорив растроганным голосом:

— Я оскорбил вас, а вы, вы имели полное право говорить мне правду. Я удивляюсь вашим смелым замыслам; но чтобы я не видел в ваших поступках ни одного пятна, скажите мне, зачем вы при помощи иезуитов освободили из тюрьмы этого бездельника Лорена? Почему в Кале патер Питер не передал его в руки моих мушкетеров, почему, наконец, не следили за ним и позволили пробраться в Сен-Клу как убийце?

— Государь, показания этого сумасшедшего в Нанси, бумаги, которые он вечно носит при себе, — все это немедленно привело бы к открытиям, прямо заклеймившим бы вашего брата Филиппа именем изменника, что легло бы неизгладимым пятном не только на честь всего дома Бурбонов, но и внушило бы вашему величеству роковое желание возвести на французский трон Анну Орлеанскую, как вашу законную супругу. А что эта мысль уже зарождалась в душе вашей, я знаю, я вижу по вашему лицу. Ведь такой шаг, государь, был бы не только преступлением, но и страшным несчастьем для Франции, концом вашей славы. Конечно, Питер мог арестовать де Лорена в Кале! Но разве Терезия не нашла бы другого исполнителя своей мести? Не под рукой ли у нее был Сен-Марсан, не забывший и не простивший еще смерти своей матери? Де Лорен — злодей, я согласна, но он все-таки Бурбон. В Вене, в Нанси он известен под именем Гастона-Людовика, герцога де Гиз Орлеана, смерть его легла бы пятном на вашей совести! Он пробрался в Сен-Клу. Но как могли мы ему помешать? Раз остановленный патером Питером, он потерял всякое доверие к иезуитам, ни разу не видели мы его ни в одном из наших конниктов, словом, мы совершенно потеряли его след. Местопребывание его было известно только королеве да Пурнону, я же, изгнанная с Монтеспан отовсюду, не могла следить за людьми, окружающими принцессу. Вы еще упрекнули меня, государь, будто я хочу при помощи иезуитов основать государство в государстве, сделать Францию римским вассалом. Увы, ваше величество, Рим не царит уже над миром! Наместники Петра стали слишком слабы, бессильны для этой великой цели! Истинная церковь может теперь восстановиться и процветать только под охраной могущественного государя, владыки и ужаса всей земли, пред сильной волей которого покорно склонилась бы толпа служителей Бога! Без союза с Францией Англия не станет католической страной, без огненной проповеди наших священников и Голландии не бывать французской! Нам остается один исход: или Людовик Великий заставит весь мир преклониться перед Францией и католицизмом, или же ересь распространится повсюду, и Франция останется маленькой Францией Генриха Четвертого, ему именно недоставало только того, чем обладаете вы, государь: истинной веры! Я могу тотчас передать вашему величеству акт, подписанный отцом-генералом в Риме, которым иезуиты торжественно клянутся быть верными помощниками и слугами вашими везде и всегда, если только вы объявите себя покровителем ордена, обещаете сделать католицизм господствующей религией во всех подвластных вам землях и везде ввести иезуитов как первых исполнителей воли Божьего наместника на Земле, то есть воли вашего величества!

— Значит, орден ставит нас наравне с его святейшеством папой?

— Выше папы, государь, — если только удастся ваш план. Тот, кто предписывает законы миру, может и должен быть главой церкви!

— Так и будет, клянусь Богом! Орифлама и крест в моем лице будут повелевать миром!

— Поклянитесь в этом пред ликом Спасителя, нашего патрона, в присутствии провинциала Лашеза и патера Летелье, возьмите одного из них духовником, и слово ваше станет законом для иезуитов!

— Прикажите войти патерам! — ответил кротко король.

Ментенон торжественно распахнула дверь и позвала обоих священников.

— Примите клятву его величества, на основании вот этого акта досточтимого отца-генерала!

Все смолкло на время в маленькой комнате. На коленях, с глазами, полными слез, в каком-то экстазе, слушала Ментенон громко произносимую роковую клятву короля Франции.

Закончив, король подошел к Ментенон.

— Первым признаком нашего глубокого к вам уважения будет то, что вы последуете за нами в Версаль, где нам часто необходимы будут ваши советы!

Яркая краска разлилась по лицу Франсуазы Скаррон.

— Нет, государь, моя задача кончена! Достойнейшие пусть ведут дело до конца. Я не хочу, чтобы свет сказал, будто власть моя зародилась на священном гробе Анны Орлеанской.

Но, государь, маркиза де Монтеспан из-за вас потеряла мужа, пожертвовала вам счастьем всей своей жизни. К ней и ее ребенку, сир, вы обязаны быть справедливым на столько, на сколько позволяет ваше высокое положение. Я хочу и могу вступить в Версаль учительницей вашего сына, подругой женщины, так дорого искупившей мимолетное внимание вашего величества!

— Я удивляюсь вам и готов следовать вашему приказанию исполнить ваше желание! Лашез, вы будете нашим духовником! Мадам де Ментенон, вы проводите нас к маркизе Монтеспан!

Людовик протянул Ментенон руку, мимоходом передал какое-то приказание Фейльаду, и перед глазами удивленной свиты повернул в комнаты восстановленной фаворитки. Скоро блестящий поезд потянулся к Версалю. Людовик XIV вез туда Монтеспан и ее сына, герцога Мэнского, тут же рядом сидела и набожная воспитательница ребенка мадам де Ментенон. Ей суждено было оставить Версаль только по смерти короля-иезуита, с которым под конец она была связана неразрывными узами.

Резкий поворот королевской политики, шедшей положительно вразрез со всеми предыдущими направлениями, поразил всех. Первым последствием нового порядка вещей было возвышение всех противников принцессы Орлеанской. В сущности, эта перемена вполне соответствовала характеру Людовика: стремясь к абсолютному монархизму, он сознавал, что только тогда будет полновластным государем, когда подчинит своей воле и церковь. Такое положение дел было весьма возможно во всякое время в протестантском государстве, но в католической Франции, духовным главой которой был Рим, замысел этот мог быть приведен в исполнение только теперь, благодаря расколу в римской курии, сильнейшая партия которой, ловко пользуясь обстоятельствами, стала под защиту белой лилии и явно признала Людовика своим главой.