Эрнесто Медзаботта - Папа Сикст V

— Кажется, кардинал Монтальто не имеет никаких отношений к Испании, — сказал Мадруччио.

— А также и к Франции, — прибавил Андреа.

— Но весь свет будет смеяться, какого папу мы выбрали!

— Не думаю, — заметила Диомира, — хуже Григория XIII трудно себе представить, однако был же папой.

— Я не думаю, чтобы Феликс Перетти мог быть орудием в руках наших, — сказал Деза. — Я наблюдаю за ним, его блестящие глаза не обещают ничего хорошего.

— Его имененция все думает, что она заседает в святом трибунале, — засмеялся Андреа, — но, милый кардинал, молодого, здорового папу гораздо труднее лишить престола, чем сжечь еретика. Перетти дряхлый, больной старик, дни которого уже сочтены.

— Ваше высочество может говорить все, что угодно, — отвечал бывший инквизитор, — но я стою на своем. Хорошо знакомый с человеческой натурой, я вижу в кардинале Монтальто то, чего не видит ни святая коллегия, ни народ, — внутреннюю силу, скрытую под наружной слабостью.

— И это результат ваших наблюдений?

— Да, результат моих наблюдений. Не старость сгорбила этого старика, а честолюбие. Если он будет папой, верьте мне, мы все станем его рабами.

— Рабами!!

Во все время, когда говорил Деза, Диомира пристально смотрела на него. Лишь только он кончил, она сказала:

— Но вы, кардинал, также можете и ошибиться?

— Нет, я не ошибаюсь, — отвечал уверенно бывший инквизитор, — мои наблюдения верны.

— Уж не подвергли ли вы кардинала Монтальто пытке, столь излюбленной в Испании, что говорите с такой уверенностью? — спросил, улыбаясь Андреа.

Деза на это ничего не ответил, а Мадруччио не мог удержаться от улыбки.

— Но, господа, к какому же мы пришли заключению? — спросил Оливарес.

— Итак, прелестная Диомира, — обратился к куртизанке Мадруччио, — кого, по вашему мнению, мы должны избрать в папы?

— Папа Григорий XIII еще не умер, да и после его смерти закон дает вам десять дней до открытия конклава, подумайте, узнайте всех конкурентов и за три дня до открытия конклава опять соберитесь здесь для окончательного решения.

— Браво, красавица! — вскричал Андреа. — Сама Соломонова премудрость говорит вашими прелестными устами. Решено: за три дня до открытия конклава опять здесь соберемся все. Теперь, покончив с делами, будем веселиться, я желаю предложить тост за здоровье прелестнейшей из женщин.

— Мы с удовольствием принимаем этот тост потому, что догадываемся, кто эта прелестнейшая женщина, — сказал Мадруччио, подымая свой кубок.

— За здоровье красавицы Диомиры!

Все князья церкви подняли свои бокалы, чокнулись с куртизанкой и выпили вино.

ЦЕРКОВЬ св. Франциска стоит в самом бедном квартале Рима, вполне соответствуя задачам ордена влиять на низший класс народа. Во все времена и века католические монахи руководили совестью граждан таким образом: доминиканцы и бенедиктинцы имели своими прихожанами аристократию; иезуиты богатую буржуазию и государственных людей, совестью которых свободно распоряжались сообразно своим целям. Низший класс народа, вообще все плебеи обожали францисканцев и подавали им, хотя скудную милостыню, но по ее громадному количеству она нисколько не уступала приношениям других орденов. В Риме и его окрестностях буквально не было ни одного бедняка, который бы не уделял милостыни из своих скудных средств в пользу нищенствующих благочестивых братьев святого Франциска, что, в общем, и составляло громадные суммы. Вот почему в римских церквах публика была чрезвычайно разнообразна. Женщины из бедного класса народа всегда были фанатичны. История церкви дает нам множество примеров, до каких чудовищных размеров иногда доходил фанатизм женщины, исповедующейся у францисканского монаха.

В церкви св. Франциска, о которой идет речь, было восемь исповедален. Перед каждой из них протянулась очередь кающихся. Монах высокого роста, сгорбленный, показался около сакристии; луч солнца, упавший из окна, осветил его суровое лицо, истощенное долгим постом и молитвою. То был кардинал Монтальто. Вообще не было в обыкновении, чтобы генерал ордена сам исповедовал кающихся; эту обязанность исполняли другие монахи, но Феликс Перетти был исключением. Он сам выслушивал грешников и утешал их, исповедуя бедняков, знакомился с их горем, узнавал о преступлениях богатых вельмож. Полученный в общении с народом опыт помогал ему впоследствии преследовать с неумолимой строгостью всех нарушающих закон. К кардиналу-монаху подошла молодая женщина, бедно одетая, и сказала.

— Святой отец, я хочу исповедаться у вашей имененции.

— Поздно, дочь моя, — мягко отвечал кардинал Монтальто, — исповедуйся у кого-нибудь другого, я не имею времени.

— Святой отец, я непременно желаю исповедаться у вас, — настаивала женщина.

— У меня! Почему же непременно у меня? Здесь есть много священников достойнее, чем я, они могут примирить тебя с Богом и дать мир твоей душе.

— Я знаю, ваше преподобие, и пришла сюда для того, чтобы видеть и говорить с кардиналом Монтальто, — настаивала женщина.

— Понимаю, дочь моя, — сказал Перетти, — ты желаешь получить от меня материальную помощь, но не забудь, что я известен в целом Риме под именем бедного кардинала (cordinale povero); тем не менее все, что я могу, сделаю, и ты получишь маленькую часть из той скудной милостыни, которую получает монастырь, но только прошу тебя доставить мне свидетельство о твоей бедности от приходского священника.

Кающаяся улыбнулась.

— Уверяю вашу имененцию, — отвечала она, — что я не нуждаюсь в помощи, я сама готова предложить лепту в пользу монастыря.

— Что же ты хочешь, дочь моя?

— Я хочу говорить с папой.

— В таком случае и обратись к его святейшеству.

— Я обращаюсь к его преемнику — это лучше.

Феликс Перетти невольно вздрогнул и сказал:

— Вижу, что моя миссия исповедника сегодня еще не кончилась; подойди к крайней исповедальне. Я тотчас буду к твоим услугам.

Отворив дверцу, кардинал вошел в исповедальню и приказал кающейся прочесть известные молитвы. Женщина, став на колени, сказала:

— Прежде всего, святой отец, позвольте мне сообщить вам, кто я такая. Меня зовут Диомира, римская куртизанка.

— А, ты знаменитая Диомира, — говорил кардинал, — которую боятся все жены Рима и проклинают матери, ты неотразимая сирена, приводящая в сумасшествие всю молодежь столицы. И вот, терзаемая угрызениями совести, ты пришла покаяться в грехах.

— Да… — отвечала куртизанка. — Но, прежде всего мне хотелось бы рассказать вам мою историю и узнать, могу ли я надеяться на отпущение мне грехов?

— О, да, можешь надеяться, дочь моя, — отвечал исповедник, — Господь Бог милосерден и всегда слышит молитвы кающихся. Говори, я тебя слушаю.