Н. Северин - Последний из Воротынцевых

— В мать, — задумчиво заметил Ратморцев.

— Дай ему Бог счастья и удачи! — подхватил старый француз.

После минутного колебания он не вытерпел, чтобы не спросить, что известно про дело Григория, есть ли надежда, что оно скоро кончится. И его тоже, как и всех остальных в доме, страстно интересовал этот вопрос, отчасти по личным соображениям. Он не сомневался в том, что, получив свое состояние, сделавшись одним из богатейших людей России, Григорий непременно захочет путешествовать, чтобы видеть сокровища искусства и цивилизации, с которыми так старательно знакомит его он, мсье Вайян, своими рассказами, а также посредством книг известных путешественников. Пуститься в путь один он не решится, да и пользы будет несравненно меньше; он, без сомнения, будет просить мсье Вайяна сопровождать его, и, как ни грустно будет старику расставаться с семьей Ратморцевых, он согласится на просьбу Григория, потому что ему очень хочется взглянуть перед смертью на свою прекрасную родину и пожить в ней годик-другой. Осуществление этой мечты зависело от окончания дела, поднятого покровителями Григория против наследников Воротынцева; понятно, что он не без тревоги заговорил про это дело.

Сергей Владимирович ответил французу то же самое, что и жене несколько часов назад: дело не подвинулась ни на йоту со смерти Александра Васильевича, и никому не известно, когда ему дадут надлежащий ход.

— Грише еще долго, может быть, придется ждать, чтобы ему возвратили имя и состояние отца.

— Бедняжка! — вздохнул француз.

— Его следовало бы приготовить к этому.

Лицо старика вытягивалось все больше и больше.

— Я ему постоянно толкую о терпении и о превратностях судьбы. Жизнь состоит из разочарований, — прибавил он печально.

— Вы хорошо делаете, но этого мало: надо ему определеннее объяснить его положение, чтобы он не предавался напрасным надеждам, — заметил Ратморцев и, решившись вдруг скорее кончить с этим неприятным объяснением, прибавил: — Пришлите его ко мне, я с ним сам переговорю.

Мсье Вайян вышел, а вскоре вошел в кабинет Григорий.

— Садись сюда, Гриша, потолкуем, — сказал ему дядя, указывая на стул рядом с письменным столом.

Григорий опустился на указанное ему место.

Уже по одному выражению лица старого француза и по его голосу, когда он передавал ему приказание дяди явиться к нему, Григорий догадался, что ему предстоит узнать неприятную новость, и его сердце забилось недобрым предчувствием. Ласковый тон Сергея Владимировича еще усилил безотчетную тревогу. Со свойственной впечатлительным людям склонностью к преувеличению ему показалось, что над его головой повисла страшная беда, и представления одно другого ужаснее закружились в его воображении.

Что, если его призвали для того, чтобы объявить, что он здесь не может дольше оставаться?

Григорий холодел с ног до головы при этой мысли. Все, все готов он вынести, только не это! Он здесь так счастлив с тех пор, как подружился с Соней! Разлуки с нею он не вынесет, ни за что! Лучше смерть, чем жить вдали от милых его сердцу существ, к которым он прилепился всей душой.

Мысль о разлуке с ними приводила юношу в такой ужас, что он чувствовал в себе силу протестовать, отстаивать свое счастье.

«На колени брошусь, в ногах у него буду валяться до тех пор, пока он не смилуется и не оставит меня здесь», — мелькнуло у него в голове, в то время как Сергей Владимирович объяснял ему его положение и необходимость терпеливо ждать, чтобы о нем вспомнили и приняли в нем участие те, от кого теперь зависит окончательное решение его судьбы.

Григорий слушал молча, но, должно быть, страх и отчаяние очень красноречиво отражались на его побледневшем лице — по крайней мере, Сергей Владимирович поспешил успокоить его:

— Не отчаивайся, милый друг! Может, и скорее, чем я думаю, найдется случай напомнить про тебя государю. И этого случая мы уже не упустим, не беспокойся. А ты пока учись, старайся и не думай о будущем, что Бог даст!

С этими словами Ратморцев встал и в раздумье прошел по комнате.

Машинально поднялся с места и Григорий. С минуту тишина, воцарившаяся в комнате, ничем, кроме шороха листьев от перелетающих с ветки на ветку птиц под окнами, не нарушалась.

Затем, остановившись перед юношей, Ратморцев снова заговорил:

— Ты знаешь, что, когда твои права на имя и наследство твоего покойного отца будут восстановлены, его дети от второй жены лишатся и имени, которое они носят до сих пор, и большей части состояния, которым теперь пользуются?

Юноша молча кивнул, он не в силах был произнести ни слова.

— Ты, стало быть, должен понимать, — продолжал Сергей Владимирович, — что если ты хлопочешь о том, чтобы тебе вернули то, что тебе следует, то и они в свою очередь прилагают старание к тому, чтобы удержать по возможности дольше все то, на что они до сей поры взирали как на свою неотъемлемую и законную собственность. Понимаешь?

Возражения не последовало.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать? — повторил еще настоятельнее Ратморцев, недоумевая перед растерянностью своего слушателя, перед его упорным молчанием, усиливающейся бледностью и нервным подергиванием мускулов, искажавшим его лицо.

— Дяденька, не выгоняйте меня! — вскрикнул вдруг Григорий и затем с глухим воплем, вырвавшимся из его сдавленной спазмой груди, как сноп повалился ему в ноги.

Ратморцев поспешил поднять его и успокоить. Никогда он его не выгонит; чем он будет несчастнее, тем больше должен рассчитывать на его поддержку и на участие всей его семьи к нему.

Слушая его, Григорий так расчувствовался, что не в силах был дольше сдерживать рыдания, рвавшиеся у него из груди, и с ним сделалось нечто вроде припадка. Когда Захар прибежал на зов барина, то застал его на коленях перед распростертым на полу Григорием Александровичем, которого сводило судорогами, точно в падучей. Глаза закатились, на посиневших губах белела пена, из горла вместе с прерывистым, тяжелым дыханием вырывался зловещий хрип.

— Скорее воды холодной и нюхательного спирта спроси у барыни, — отрывисто приказал Сергей Владимирович, развязывая галстук и расстегивая жилет на больном.

Захар со всех ног побежал исполнять приказание, и, узнав, в чем дело, Людмила Николаевна поспешила в кабинет с домашними средствами, толково и со знанием дела выбранными из домашней аптечки.

К счастью, припадок был из легких, и вскоре удалось привести Григория в чувство. Минут через пять он уже со слезами благодарности целовал руки у тетки и дяди, уверял, что чувствует себя совсем хорошо и в отчаянии, что причинил столько хлопот и беспокойства.

— Однако у тебя, друг любезный, нервы-то не из крепких, — с улыбкой заметил Сергей Владимирович, ласково трепля его по плечу, в то время как Захар приводил в порядок его костюм. — Ступай к себе в комнату, разденься, ляг на диван и постарайся ни о чем не думать и заснуть. Перед обедом зайду навестить тебя! — И, когда Григорий с Захаром вышли, Ратморцев обратился к жене: — Это с ним в первый раз?