Н. Северин - Перед разгромом

Еще не рассветало, когда этот вопрос завертелся у Аратова в голове, и так назойливо, что ждать его разрешения до утра не хватило сил, а потому, разбудив казачка, спавшего у порога спальни, он приказал послать к нему Езебуша.

Через несколько минут камердинер явился. Оказалось, что было из-за чего звать его в такой неурочный час: у него так же, как и у барина, незнакомец не выходил из головы, таким показался он ему странным и на мужика непохожим. Но больше всего смущало Езебуша то, что из пришедших помянуть покойницу никто не знал этого человека в крестьянском платье, хотя были люди издалека, даже из Польской земли.

— Надо непременно напасть на его след и узнать, кто такой. В Воробьевке его должны знать, если он — Андрюшкин приятель, — сказал Аратов. — Займись этим, не медля; мне не хотелось бы покидать край, пока это не выяснится.

Езебуш был того же мнения, но, как ни старался он, а день проходил за днем без результата: таинственный незнакомец, как в воду канул; у кого про него ни спрашивали, все отзывались незнанием. То же самое утверждали и в Воробьевке, где все видели, что управитель как поехал на похороны один, так и вернулся один. То же отвечали и на мельнице, где Андрей оставил свою лошадь, за которой пришел один. Езебуш не знал уже, где больше и спрашивать.

Впрочем, его барин со дня на день становился спокойнее, все реже осведомлялся о результатах сыска и наконец совсем перестал интересоваться им. До отъезда в Варшаву он съездил в Киев, где виделся со многими знакомыми и приятелями, причем ему удалось устроить несколько выгодных дел и завербовать множество клиентов в партию воеводы. Езебуш же, разъезжая по окрестностям с поручениями своего барина, внимательно прислушивался к толкам и сплетням, но ни от кого не слышал ничего такого, что могло бы возбудить опасение. Не слышно было также ничего и о Грабинине. Должно быть, ему удалось благополучно перебраться в чужие края с «живой покойницей».

Это предположение совершенно успокоило Дмитрия Степановича, и он вернулся домой в совершенно другом настроении, чем тогда, когда выезжал оттуда. Теперь поступок его казался ему не преступлением и не кощунством, а нечаянною шалостью в сравнении с тем, что позволяли себе его приятели-поляки, и, по мере того как мысль об опасности отдалялась от него, воспоминание об Юльянии все чаще навертывалось ему на ум. В пылу томительного волнения, хлопот и опасений он совсем забыл о ней, но теперь его опять потянуло к Розальской, и ему было досадно, что она не через него узнает, что он свободен. Можно представить себе, как она обрадуется! И как она будет прелестна в счастье и восторге!

Но видеться с нею теперь было бы опасно: надо избегать всего, что так или иначе может возбудить подозрение. Они увидятся в Варшаве, куда она приедет с женой киевского воеводы, и первым его долгом будет представить Юльянии, как она должна быть осторожна, чтобы не навлечь на него подозрений. Пусть не прогневается, если он на время даже перестанет ухаживать за нею, чтобы с достоинством выдержать роль удрученного печалью вдовца: раньше как через год, о женитьбе ему нельзя думать, а в это время мало ли что может случиться!

В Тульчине празднества окончились, и граф Салезий приехал со свитой в Варшаву на продолжительное время, чтобы принять участие в политической агитации между представителями страны, съезжавшимися со всех концов Речи Посполитой в блестящую столицу, где скрещивались и часто жестоко перепутывались нити заговоров, интриг, клевет и сплетен, в которых судорожно билась в предсмертной агонии несчастная страна.

За супругом должна была последовать со своим штатом и пани Анна, чтобы принять участие в празднествах, которыми сопровождались выборы послов на конфедерации, но день ее приезда не был еще назначен, хотя в замке царили суета и оживление сборов.

Вскоре после отъезда воеводы вернулся в замок аббат Джорджио из Киева, куда ездил по поручению своего дяди, тульчинского капеллана. Отпустив на покой своих приближенных женщин, графиня удалилась уже в свою спальню, однако аббатик вызвал старшую горничную, тоже готовившуюся ложиться спать, и попросил ее доложить госпоже, что ему крайне необходимо видеть ее. Невзирая на поздний час (было около полуночи), горничная исполнила его поручение.

— Пусть придет! — ответила ясновельможная, догадавшись, что без особенных причин конфиденциального свойства аббат не позволит себе беспокоить ее ночью, и приготовилась выслушать интересный доклад.

Она не ошиблась: новость, которую аббатик спешил сообщить ей, была так важна, что, поцеловав милостиво протянутую ему руку, он немедленно приступил к изложению ее.

— Аратов овдовел, моя пани. Его жена скоропостижно скончалась. Я говорил с людьми, которые видели ее в гробу и присутствовали при ее погребении.

Графиня от изумления вытаращила свои большие глаза, как бы для того, чтобы лучше понять неожиданную весть.

— Это событие произошло так внезапно и так поразило всех, что судить о нем еще преждевременно, — продолжал аббатик. — Однако мне удалось вывести кое-какие заключения из слов людей, знакомых с интимною жизнью семьи господина Аратова, и, между прочим, мне посчастливилось встретиться у секретаря его всевелебности с французом Соссье; он служит у господина Аратова и приехал прямо из Малявина…

— Ты из Киева? — спросила графиня.

— Из Киева, торопился сообщить моей пани о случившемся…

— Что же там говорят о этой внезапной смерти?

— Почти ничего. И Соссье, как и все знавшие покойницу, так поражен, что никакие соображения и сопоставления не приходят ему в голову. Все это придет впоследствии, когда уляжется первое впечатление. Тогда только откроется истина… разумеется, если кому-нибудь будет выгодно раскрыть ее, в противном же случае и это преступление останется ненаказанным, как и великое множество других.

— Ты тут усматриваешь преступление? — спросила графиня.

— Я в этом вполне уверен. Этот москаль на все способен… как и все, кто с ним имеет дело и зависит от него. Соссье боится его, как огня, и мне стоило немалого труда вытянуть из него те подробности, которые я сейчас передам ясновельможной, но для меня и этого достаточно, чтобы многое понять. Через два дня после отъезда мужа в Тульчин госпожа Аратова убежала из дома, и, как ее ни искали, нигде не могли найти. Вот именно с этим-то известием и приезжал сюда к Аратову посланец из Малявина после нашего бала. Как ее нашли, кто именно и где, живую или мертвую, — я не мог узнать, и по очень простой причине: никто, кроме самого Аратова да его верного камердинера Езебуша, этого не знает, а Езебуш, разумеется, своего барина не выдаст.