Наталья Павлищева - Хозяйка Блистательной Порты

Ибрагим-паша перезимовал в Алеппо и в Стамбуле появился, только чтобы заручиться поддержкой султана. Правда, выяснилось, что Сулейман сам собрался на Тебриз, что лично Ибрагиму было совершенно ни к чему. Вот это и стало главной целью Ибрагима: убедить Повелителя, что ему лучше посидеть дома, с шахом Тахмаспом визирь справится сам. Смерть валиде пришлась как нельзя кстати, казалось, в этом году Сулейман из Стамбула не двинется.

Две предыдущие кампании, которые Ибрагим возглавлял как сераскер, были провальными, в первом они просто не смогли взять Вену, во втором «прогулялись» по границам австрийских владений Габсбургов.

Тот поход, в который Ибрагим втянул Сулеймана, был нежелателен, потому что Персия из тех стран, победить которые невозможно, как и саму Османскую империю. Это маленькую страну можно завоевать, посадить везде своих чиновников, оставить свои гарнизоны, прислать своих купцов… Большую, такую, как владения шаха Тахмаспа, невозможно. Сулейман, как мог избегал войны с Тахмаспом, старался не ввязываться, но вот на сей раз не удержался.

Конечно, виной всему персидский шах, попытавшийся захватить Багдад. Выбить персов из города Сулейман и отправил Ибрагима. Вот тут султанский любимец и оплошал, в свою очередь послушал совет казначея Искандера Челеби отправиться не на Багдад, а на Тебриз – столицу самого Тахмаспа, мол, одолеть лиса можно только в его норе.

Лисом Тахмасп был настоящим, он хитер и не стал ввязываться в противостояние с турками, просто ушел со своей армией из Тебриза, оставив город на разграбление Ибрагиму с его армией. Конечно, вход в город, как и в другие, встречавшиеся на пути, был триумфальным, Ибрагима только что не с конем на руках несли, но стоило покинуть пределы «завоеванных» городов даже на границе Османской империи и Персии, как там просто забывали о завоевателях.

Поход стал тягучим и бесполезным, гибли люди, терялись огромные средства, но Тахмасп так и не был разбит, а Багдад возвращен.

Возвращаться к армейским неустроенным будням вовсе не хотелось, но Ибрагим понимал, что придется…

После двух праздничных дней начала месяца шавваль Повелитель изъявил желание побеседовать с Хуррем наедине. Ну и что, кого это могло удивить?

Поразила Роксолану только тема разговора. Сулейман почему-то напомнил, что она рабыня. Это был не первый раз, женщина уже пыталась заставить Ибрагима признаться, что она не куплена. Тот категорически отказался подтвердить это перед султаном. И вот снова…

Роксолана не могла понять, почему у Сулеймана явно хорошее настроение. Ее саму, напротив, такие разговоры выводили из себя, как ни старалась сдерживаться.

– Я не рабыня! Меня никогда не продавали и не покупали!

Бровь Сулеймана чуть приподнялась:

– А Ибрагим-паша?

– Нет, и он тоже нет. – Роксолана чуть презрительно поморщилась. – Если говорит, что дорого заплатил, то лжет. Получил в подарок.

– Кто тебя подарил, родители?

– Не-ет! Им такое и в голову бы не пришло. Владелец из Кафы.

Сулейман постарался скрыть улыбку. Он прекрасно знал всю историю нелегкого пути Хуррем от Рогатина до Баб-ус-сааде, но предпочитал об этом не вспоминать.

– А к нему как попала?

– Бандиты подарили, которые в плен захватили.

– Ты участвовала в войне?

– Нет, налетели на Рогатин, кого успели, похватали, забрали с собой…

– Рабами считаются все захваченные в плен.

– Я не рабыня! – упрямо возразила Роксолана.

– Хуррем, ты не желаешь быть моей рабыней?

На мгновение она замерла, явно пораженная высказанной мыслью, потом встрепенулась, как птица, в зеленых глазах слезы:

– Я ваша рабыня, рабыня вашего сердца, ваших глаз, ваших рук, вашей и своей любви… С первого взгляда и навсегда.

Опустилась на пол у его ног, головка склонилась, по лицу потекли крупные слезы.

– Простите меня за глупые слова, Повелитель.

– Сулейман, – мягко поправил тот. – Я просил, чтобы наедине ты не звала меня Повелителем.

Ее губы чуть тронула смущенная улыбка, как у ребенка, который получил желанное прощение.

– Сулейман…

– Так лучше, – Сулейман старался придать голосу строгость, но сквозь строгие нотки прорывались нежность и обожание. Чуть склонился к сидящей на ковре у ног возлюбленной, поднял лицо за подбородок. – Хочешь свободы?

Роксолана замотала головой, насколько позволяли его пальцы:

– Нет, от вас – нет!

– То-то же.

Султан встал, поднимая и Роксолану, снова повернул ее заплаканное лицо к себе, вздохнул, словно о чем-то сокрушаясь. Если бы ее глаза не застилали слезы, заметила, что в его пляшут веселые огоньки.

– Но отпустить на волю тебя придется…

– Нет!

– Ты же только что заявляла, что свободна? – Снова в его глазах притворная суровость, и снова Роксолана не заметила лукавства. – Вынужден освободить…

– Повелитель, умоляю, не гоните меня! Я не перенесу разлуки.

Она уже рыдала, и Сулейман понимал, что это не игра, что Хуррем действительно несчастна от одной мысли, что может быть изгнанной от него даже с богатыми дарами и свободой. Так и было, одна мысль о разлуке с Сулейманом для Роксоланы невыносима, она сколько угодно могла воевать с окружением султана, ненавидеть всех, но самого Сулеймана любила по-настоящему.

– …потому что султаны не женятся на рабынях, даже на рабынях любви, – подчеркнул нарочно, чтобы очнулась и из-за рыданий не пропустила главное. – И как свободную женщину со свободным сердцем, прошу стать моей женой пред Богом.

– К-как?..

– Хуррем, ты же хотела этого?

– Я… да, очень.

– Тогда почему слезы? Ты будешь моей женой пред Богом? Желаешь совершить обряд у кадия по законам шариата?

– Так не бывает… – сказала вовсе не то, что хотела, но то, что невольно вырвалось изнутри. Так действительно не бывало много-много лет. А уж чтобы наложница, даже объявленная много лет назад Хасеки, становилась законной супругой султана – такого не бывало вообще никогда. Если предки Сулеймана и женились на ком-то по шариату, то только на знатных и богатых, которых привозили завернутыми в роскошные меха, которых сначала нужно было взять в жены, а потом вести в спальню.

Сулейман кивнул:

– Не бывало раньше. Но и таких, как ты, Хасеки, тоже не бывало. Так ты будешь моей женой?

Она больше не повторяла чужие глупости, какая разница, бывало или не бывало, Сулейман звал ее стать женой пред Богом, что могла еще ответить Роксолана?

– Да.

Сбылось то, о чем мечтала все последнее время, она станет женой пред Богом, а не просто наложницей, родившей детей.

– А свадьбу?

– Какую?

Сулейман все же рассмеялся:

– Нашу! Помнишь, ты желала свадьбу для Михримах? Почему бы сначала не отпраздновать собственную?