Наталья Иртенина - Шапка Мономаха

– Что я?

– Ты, будто очнувшись, потянулся к чаше и взял ее. Поднес ко рту. Ты хотел выпить ее!

Янка бессильно приникла головой к плечу Владимира.

– Ну так что ж – выпил? – спросил он.

– Не знаю. Сон прервался.

– Так что тебя напугало? – не понимал князь. – Кровь?

– Да, кровь, – тихо произнесла монахиня, сев прямо. – Это не просто сон. Я уверена. Будь осторожен, брат. Кто-то хочет погубить тебя. И быть может, этот кто-то не один… Не пей чашу, которую приготовят тебе! – взмолилась Янка, сжав плечо брата.

– Успокойся, сестра, – ободряюще усмехнулся князь. – Ту чашу, которую мы все выпьем здесь, я приготовлю сам.

– Ты так уверен в этом, что мне делается страшно. А ведь ты не можешь знать, чем все закончится. То новое, что ты задумал для Руси, – вправду ли это помирит всех? И поверят ли тебе все?

– Должны поверить. – Скулы на лице князя заиграли.

– Ты сам не веришь, – снова заглянув ему в глаза, сказала игуменья. – Ведь ты не хочешь этого!

– Я должен! И хватит о том, Янка.

– Последнее, брат, – попросила она. – Всем ли своим боярам ты доверяешь?

Князь задумался, потом резко тряхнул кудрями с проседью.

– Я не буду отвечать на твой вопрос. Ты женщина, и тебе не понять всего.

– Не отвечай. Но выслушай. Недавно я была на отцовом Красном дворе в Выдубичах. Ты позволил жить там боярину Орогосту, который приплыл из Тьмутаракани.

– Несчастный слепец. Это немногое, что я мог сделать для него.

– Он поведал мне, что когда в Выдубичи приезжал твой воевода Ратибор, Орогост узнал голос одного из его дружинников. Этот кметь был в Тьмутаракани перед тем, как Олег ушел оттуда на Русь. Он предлагал Олегу чью-то помощь против тебя…

– Олегу помогли тогда вернуться на Русь многие, – перебил князь. – И греки, и половцы.

– Доверяешь ли ты Ратибору? – звонко, как тугая струна гудка, прозвучал голос Янки.

После долгого молчания князь заговорил:

– Ратибор наш родич. Зачем ему предавать меня? Орогост мог ошибиться. Да, в Ратиборе мало любви, но он хороший воин и жёсток, как скала. Он не может предать, потому что это удел трусливых.

– Либо чересчур гордых, – добавила Янка. Она поднялась со скамьи. – Проводи меня до ворот, Володьша.

– Ты даже не отдохнешь? – удивился он.

– У тебя и без меня забот достаточно, – с теплой улыбкой сказала монахиня.

– Спасибо, сестра, – с чувством ответил князь. – Я буду осторожен, как ты просила.

Распрощавшись с ней у воротных башен, Мономах вернулся в терем, поднялся в повалушу, где были его покои. Никого из братьев по пути он не встретил. Каждый из них затаился в своем углу в ожидании брани завтрашнего утра.

На завтра был назначен общий совет князей Русской земли.

2

Меж богато отделанных щитов, чищенных до сияния булатных клинков, турьих и оленьих рогов на стенах просторной палаты восседали шестеро князей со своими ближними боярами. У Святополка киевского, казалось, брюзжали даже глаза, когда сам он молчал. Давыд смоленский, брат Олега Гориславича, то и дело закатывал очи в молитве. Олег же с самого приезда в Любеч под опекой брата пытался казаться всем чужим, никому и ничем не обязанным, однако и его выдавал взгляд. Столько мрачной брезгливости не может плескаться в глазах того, кто едва не стал презренным изгоем, и значит, в глубине там спрятано иное. Князья, приехавшие с Волыни, Василько Ростиславич и Давыд Игоревич, напоказ разошлись по разным сторонам палаты – оба подозревали друг друга в посягательстве на свои земли, которые обоим выделил прежний киевский князь Всеволод.

Запечатлев все это в уме и сердце, Мономах неожиданно понял, что заготовленная речь ему не пригодится. Все златые слова давно сказаны, и новое словесное обилье посеет только недоверие. Нужно лишь выразить самую суть – а она кратка.

– Что же мы делаем, братья? – с пронзительной горечью молвил Владимир. – Зачем сами губим Русь, затевая распри меж собой? Половцы между тем, видя наши войны друг с другом, рвут в клочья русскую землю и рады нашему безумию.

Святополк Изяславич при этих словах шумно повернулся в сторону Олега, вперил в него грозные очи. Мономах, напротив, и бровью не повел на бывшего врага. Несколько дней назад они встретились у крепостных ворот – впервые после случившейся между ними войны, через полгода после оглушительного поражения Гориславича под Суздалем. От Суздаля Олег побежал к Мурому, от Мурома в Рязань, из Рязани – в вятичские леса, чтоб укрыться там от позора, а затем и вовсе неслышно для всех покинуть Русь. В лесах его отыскало письмо Мстислава новгородского: «Не убегай никуда, с мольбой проси братию свою не лишать тебя земли русской. И я буду отца молить за тебя». В этот раз Олег принудил себя поверить написанному.

Но никогда не доводилось ему пережить столько срама, даже в плену у хазар, как в тот миг, во дворе перед воротами, на виду у всех. Мономах был один, пеш и безоружен. Гориславич – на коне, в кольчужной броне, с десятком дружинников за спиной. Владимир спокойно смотрел на него. Олег колюче разглядывал брата, ожидая чего угодно, только не этого долгого, пытующего молчания. Потом, как во сне, он сполз с седла и почти против воли шагнул к Мономаху. Было нестерпимо больно, словно босыми ногами ступал по раскаленным углям. Второго шага он сделать не смог бы. Промедли Владимир, и Гориславич проклял бы себя за это унижение. Но Мономах в ответ сделал три шага.

– Обнимемся, брат! – сказал он, первым раскрыв объятия. – Забудем обиды.

Олег, одеревенев телом, бесчувственно дал ему обнять себя.

– Ты сможешь забыть Изяслава?

– О сыне позаботится Господь, – ответил Мономах. – А мы, пока дышим на земле, должны думать о живых.

Олег крепко сжал в кулаках его рубаху на спине и долго не отпускал. А когда объятья разомкнулись, никто не увидел в глазах Гориславича растаявшего льда. Они по-прежнему сделались холодны…

– Не должно у нас быть причин воевать друг с другом, ибо все мы от единого корня растем, все братья по крови и все зовем Русь отчиной, – продолжал Владимир Всеволодич.

– Как же, брат, хочешь убрать все эти причины, которые благоразумно не называешь? – приторно-сладко осведомился киевский князь.

– Хочу объединить всех в общем и трудном деле, чтоб забыли о раздорах и помнили об одном – если не будет Руси, негде будет и нам, ее князьям, приклонить головы. Пропадем вместе с ней. Перед отцами и дедами нам горько будет на том свете. Сами же себя клясть будем, что не уберегли своего достояния. Половцы – точильный камень, который источит Русь, если не остановим его. Зову вас всех в большой поход на степь. И сразу говорю: таких походов понадобится не один и не два. Сил потребуется много. А заодно и терпения. Да и доверием друг к другу запасаться надо.