Ф. Самойлов - Вася Алексеев

Она помолчала.

«Послезавтра, а может быть, и завтра зайду».

Они встречались несколько раз, гуляли по улицам заставы. Потом Васю арестовали.

— Сходим к ней завтра домой, — предложил Вася Тютикову.

— Сходим, похристосуемся, — весело отозвался тот и смешался под сердитым Васиным взглядом. — Можно сходить, если хочешь…

Они сидели тогда у Алексеевых на кухне до самого утра и разошлись, когда на дворе было уже светло. Вася проводил друзей за калитку, несколько минут постоял на тихой улице деревни. Никого не было вокруг. В покрасневшем небе над городом всходило солнце, в ближних кустах пронзительно щебетали птицы. Вася улыбнулся радостно и удивленно…

После той ночи он бывал дома уже не часто. Поспав часок, он быстро пил чай и собирался:

— Ночевать, наверно, не приду. Вы, маманя, не удивляйтесь.

Так началась его кочевая жизнь. Ночевал он то у Вани Тютиков а, то у других ребят.

Через несколько дней какой-то парень забежал к Алексеевым:

— Тетя Анисья, не тужи. Он сыт, а ночует на Овсянниковской даче. Рубаху чистую просил прислать.

Вася появился дома неожиданно, постучал в дверь, когда Анисья Захаровна уложила детей и собралась уже спать сама.

— Ты как, сыночек?

— На лодке я приехал, маманя. В деревне никто не видел.

Мать долго смотрела на него. Похудел, лицо усталое и неспокойное.

— Голодный?

— Немножко. Я сегодня переночую, маманя. Потом забегал изредка и на минуту:

— Маманя, нет ли яичек вареных?

— Маманя, дайте двугривенный.

Как-то Анисья Захаровна сказала ему, чувствуя, что говорит не то — очень уж горестно было на душе, жаль сына и обидно, что всё так выходит:

— У меня ведь, Васенька, лишних двугривенных нет. Отец много ли получает? А семья, сам знаешь, какая. Раньше и ты рублей восемь приносил в дом — всё легче нам было. Теперь тебе двугривенные давай…

— Я понимаю, — сказал он, — всё понимаю. Да такой уж мне вышел путь…

Он проходил без работы всё лето. Никуда не сунешься — нелегальный. Паспорт можно было достать другой. Он сам помогал Ивану Грязнову делать паспорта. А Грязное считался специалистом, знал, какими составами смыть старые записи, мастерски вписывал новую фамилию, подделываясь под писарский почерк. Но такой паспорт было рискованно давать в прописку. В полиции разобрались бы. Да и трудно было Васе жить за Нарвской заставой по чужому паспорту. Слишком многие хорошо его там знали.

Но объяснить всё это матери было нелегко.

Уже осенью он как-то ночевал дома. Тоже затемно приехал на лодке и прошел задами. Утром сунул матери сверток:

— Бумаги тут нужные, вы припрячьте.

И пропал. Никак не мог он в те дни забежать в Емельяновку. За Нарвской было снова неспокойно. Завод волновался. Царские власти предали военно-полевому суду группу кронштадтских матросов-большевиков, обвиняя их в подготовке к бунту. Матросам грозила смертная казнь, и рабочий Питер поднялся на их защиту.

Петр Алексеевич пришел домой хмурый:

— Бастуем, началось у нас снова. Митинг на заводе, да я не остался…

Как началось, Анисья Захаровна узнала от других. Вся Емельяновка говорила об этом.

— Василий твой объявился, — шепнул Анисье Захаровне сосед Петр Степанович. — На митинге его видели. А народу было знаешь сколько? Почитай, ползавода,

— Не случилось с ним чего? — Анисья Захаровна прижала руки к груди.

— Не допустили полицию, гайками и болтами ребята отбились. Потом и булыгу из мостовой выворачивать стали. Околоточного, слышь, так шарахнули — с кобылы слетел. Ушел твой Василий, не иначе ушел. Там ведь такое было… Солдаты на полицию пошли в штыки.

— Войско на полицию? Да ты что-то плетешь, сосед…

На душе у нее было тревожно. Хотелось бежать куда-то, искать сына. Но где искать?

Анисья Захаровна уже еле слушала, что рассказывал Петр Степанович. А то, что он говорил, было истинной правдой, хотя прежде такого никогда не бывало за Нарвской. Даже в пятом году.

Два отряда полиции — конный и пеший — пытались разогнать митинг на заводском дворе. Рабочие встретили их градом гаек, болтов, обрезками железа и выгнали за ворота. Схватка разгорелась уже на Петергофском шоссе. В это время мимо завода двигалась воинская часть.

Толпа рабочих загородила им дорогу, и солдаты стали.

— Вперед, шагом марш! — командовали офицеры, но движение не возобновлялось.

Увидев солдат и рассчитывая на их поддержку, полиция осмелела. Она стала теснить толпу.

— Братцы, — кричали рабочие, обращаясь к солдатам, — помогите, ведь свои же вы, тоже заводские!

Воинская часть состояла в самом деле из пожилых, недавно мобилизованных запасников, преимущественно рабочих. Они не могли равнодушно смотреть на расправу с путиловцами. Горячее сочувствие братьям, возмущение действиями властей, ненависть к войне, зревшая в сердцах солдат, — всё это, соединившись вместе, привело к мгновенному взрыву.

Солдаты скинули с плеч винтовки и пошли со штыками наперевес — не на толпу, а на полицию, отгоняя ее от рабочих. Напрасно офицеры размахивали револьверами и подавали команды. Их не слушали, солдаты открыто становились на сторону забастовщиков. Это уже был бунт.

Благодаря всем этим событиям Вася избежал ареста. Но шпики приметили его. Ночью в Емельяновку нагрянула полиция.

— Василий Алексеев проживает здесь?

— Здесь, — сказала Анисья Захаровна, — только нету его дома…

Она вспомнила: сверток с бумагами! Он лежит на кухне, сейчас попадется им на глаза. У нее зашлось сердце.

— Нет дома Василия, — проговорила она и вдруг добавила грубо, со злостью: — Как хотите ищите, а мне выйти надо, маюсь я животом.

Мимоходом она стряхнула сверток в валенок и прихрамывая — нога в валенок не влезала — пошла в сени. Потом трясущимися руками в темноте запихивала сверток за отставшую доску в уборной. Она сумела обмануть «фараонов» и на этот раз.

Утром Васин братишка прибежал на Овсянниковскую к Тютикову:

— Засада у нас, четверо городовых сидят. Васю ждут. Меня мать послала будто на рынок.

Полиция шарила в Емельяновне, а Вася чуть не попал ей в руки в другом месте. Пристав сам выпустил его.

Вася был в больничной кассе, когда началась очередная облава. Городовые окружили дом, заняли выходы. В кассе толпился народ, в это время как раз происходила выплата пособий. Полиция искала подпольщиков, — рабочие, пришедшие за деньгами, были ей не нужны. Тех, кто мог предъявить талон на получение пособия, выпускали. Те, у кого талонов не было, пытались скрыться. Один пробрался на чердак, городовые шли следом, и он вылез через слуховое окно на крышу. С чердака его было трудно заметить, но теперь его видели с улицы. У дома, где помещалась касса, собралась толпа. Люди были хмуры, они зло переругивались с городовыми, задирали их ядовитыми шутками и отводили глаза от крыши, чтобы не привлечь внимания к спрятавшемуся там человеку.