Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Пришлось, наскоро прикрыв наготу, отпирать. Дружки выхватили простынь и, потрясая ею, умчались в палаты. Ор стоял неимоверный:

— Свершилося, свершилося!

Ах ты, господи, срам-то какой! Но избегнуть никак нельзя было. Освящено веками.

Слава Богу, не потребовали их к пиршественному столу, под которым уже лежали замертво, а кои еще мыча, упившиеся гости, меж которых попадались, правда редко, и жонки. Дали продлить доброе. Иван, набравшийся опыта у Варьки, поучал молодую жену, какова любовь истинная, сладостная. Он осмелел, ворочал ее и так и сяк. Поначалу она стыдилась и с неохотою осваивала науку любви.

— Государь мой батюшка, погодь, Христа ради, дай попривыкнуть. Не вошла я еще в эдакую-то сладость, — взмолилась Прасковья.

А царь Иван дорвался наконец. В нем много силы накопилось после долгого пощенья. Но и он подустал и размяк, чему третья царица была рада.

Наутро молодые проснулись поздно. К этому времени для них уж были истоплены мыльни. Дружки повели Ивана в свою, а подружки — Прасковью в свою мыльню. Допрашивали с любопытством, а кто еще и с завистью, хоть царь-то был увечный:

— Каково тебе было, Параша? — не привыкли еще к обращенью «государыня царица», всё по-старому.

Царица Прасковья отвечала уклончиво:

— Государь мой — муж добрый.

— А много ль раз тебя требовал?

— Да что вы, девки, — замялась Прасковья. — Сказано — муж добрый. — И не утерпела, призналась: — Трое раз приходил.

Облачили невесту, а теперь жену, после мыльни во все новое. И на царя Ивана, как сказано было в оглашении, «возлагали… сорочку и порты, и платье иное, а прежнюю сорочку велено было сохранять постельничему. А как царица пошла в мыльню и с нею ближняя жоны, и осматривали ея сорочку, а осмотря сорочку, показали сродственным жонам немногим для того, что ея девство в целости совершилось, и те сорочку, царскую и царицыну, и простыни, собрав вместе, сохраняли в тайное место».

Шумное торжество — с пиршествами, с музыкою, с пыланьем костров, с колокольным звоном — продолжалось еще несколько дней. Салтыковы торжествовали. Впервой представительница их знаменитого рода взошла на царскую высоту.

Молодые каждодневно обходили кремлевские соборы, били поклоны, прикладывались к иконам, в их честь служили молебны, с пением, с пожеланиями многолетия, с благословениями. А по вечерам, как можно поранее, уединялись в своих покоях, отсылали всех прочь и предавались любовным утехам. Мало-помалу царица вошла во вкус. Иванушка оказался вовсе неплох в постели, хоть думали иное. Он как-то весь воспрял, словно в него влили некий животворный эликсир, и был неузнаваем.

Более всего радовалась царевна Софья. Это ее трудами братец выучился любовной науке. Теперь она с нетерпеньем ждала результата: как скоро понесет ее избранница. Должна бы, должна: эвон, как спала с лица. Видно, братец старается, не слазит.

Вошла к ней, стала спрашивать бесстыдно:

— Много ль приняла семени?

Молодая царица закраснелась и потупилась.

— Ох, много, сестрица, много.

— Господь тебя благословит, — обрадовалась Софья и с тем отошла.

Не было стен выше, крепче, надежней, чем стены Троицы. Не было во всем Московском государстве. Что московский Кремль? Он был полон коварства, хитрости и подлых замыслов. Его стены не могли охранить, его палаты не могли защитить. Все было проницаемо, все доступно в Кремле.

Царица Наталья поспешила укрыть сына и дочь за стенами Троицы. Их только что надстроили. И денно и нощно стерегли покой государев великие сторожа и караулы, у медных пушек с боевым припасом несли бессменную службу пушкари.

Затворились главные ворота, а у пробитых рядом Успенских ворот были устроены пушечные казематы. Ров перед восточной стеной расширен и один его откос выложен камнем. Все башни подросли, а четыре угловых пережжены заново и стали грозней.

Не замай враг! Никакие стенобитные орудия, никакие турусы на колесах не страшны теперь, как и в недавние времена, Троице. Неприступна она, недоступна.

Велик, прекрасен монастырь! Не может глаз налюбоваться пятиглавым Успенским собором, стройным Троицким собором, Духовскою церковью, надвратною церковью Сергия… Есть где колена преклонить, Всевышнему помолиться. Не было на святой Руси монастыря богаче Троицы. По приписным книгам 1646 года ему принадлежало 16 811 крестьянских дворов, вчетверо более, нежели другим именитым обителям.

Святой подвижник и странствователь Павел Алеппский, сопровождавший Антиохийского патриарха Макария в его путешествии по Московии, побывав в монастыре, писал о нем изумленно и восторженно:

«Он стоит на ровном месте и не виден издали… окружен огромной высокой стеной новой постройки, белой как голубь. Кругом него сады, идущие непрерывно один за другим, большой город (посад), женский монастырь и несколько других монастырей и церквей, пруды и мельница. Он совершенен во всех отношениях… Ум не может представить его неприступность и красоту…»

Вот так. Весною, когда сады оделись в белопенные одежды цветов, в глянцевитую молодую зелень, когда торжество жизни являло себя во всей полноте, душа поневоле воспаряла ввысь, устремляясь мыслью к Творцу, создавшему всю эту красоту на радость и поклонение человека.

Царица Наталья упокоилась душою в этих стенах. Более всего она опасалась Кремля, его дворцов, где на ее глазах творилось кровавое душегубство, где даже стены источали коварство и злобу. Запах крови преследовал ее, ей не спалось там, в кремлевских палатах, с их каменным роскошеством.

Здесь, в деревянных Царицыных палатах, пахло мятою и другими полевыми травами. Этот травяной настой источал покой и мир. И царица спала сном крепким и бестревожным. И отрок Петруша, великий государь, коему исполнилось тринадцать и шел четырнадцатый годок, предавался своим любимым занятиям и играм. Казалось бы, великому государю не пристало играть в игры. Но то были игры ратные, приличествующие государю, который должен быть и воином. А в арсенале монастыря было всего вдоволь: пушек без счета, пищалей больших и малых без числа, а пистолей, мечей, кольчуг, луков и стрел невиданно много. И отрок Петр упивался всем этим: то примерит железную бронь, то воздымет тяжелый меч… Был он, Петр, роста высокого и, глядя на него, давали ему все шестнадцать-семнадцать. Царица не могла наглядеться на сына, сердце ее ликовало. Казалось, сбывается предсказанье вещих старцев и растет и мужает истинно великий государь, который призван удивить не только Россию, но и мир. Радовало в нем все, а более всего жажда познания. Сама она не преуспела: что вложил в нее дядюшка Артамон Сергеевич, то и приняла. Языков не знала, в чтении и письме недалеко ушла.