Юзеф Крашевский - Последняя из слуцких князей

Каштелян и священник поясняли ей еще что-то, но София больше не поднимала глаз, не смотрела на них, не вымолвила ни слова, она вся была в своих невеселых мыслях; молча поцеловала руку дяде, поклонилась Руцкому и попрощалась с ними.

Как только за ними закрылась дверь, она упала в кресло и залилась слезами.

— Никогда нам не быть вместе, не быть счастливыми! Даже если бы нас и свела судьба, соединила, наша любовь не была бы угодна Богу, каждая минута нашей жизни будет отравлена этим! Вот так: осталась сиротой, мне позволили полюбить того, кого пообещали в мужья с детства, а теперь говорят, что эта любовь — грешная, брак — святотатство…

Она упала на колени и начала горячо молиться. Потом встала с сухими глазами, спокойным лицом и тихо проговорила:

— Так хотел Господь, пусть будет благословенно Имя Его. Недолго мне осталось терпеть, пойду к тебе, мамочка, хоть я тебя и не знала, и к тебе, папочка, хоть я тебя не видела, пойду к вам!

Четвертого февраля новый гонец прибыл в Вильно с вестью о том, что войско под руководством Яна Кароля остановилось на ночлег в миле от города и должно завтра войти в город. Новость мгновенно разнеслась жителями, и толпа любопытствующих горожан собралась на Медницком тракте, по которому намеревался вступить в город Ян Кароль. Были среди них и люди Радзивилла. Они влились в толпу, чтобы проследить, что за войско идет на подмогу Ходкевичам. Сколько его будет, много ли у него орудий и мортир, чтобы потом с точностью сообщить обо всем князю воеводе. С самого полудня в городе было чрезвычайное оживление: самые любопытные взобрались на крыши каменных домов, на башни и стены, лишь бы только получше рассмотреть войско. На всех галереях ратуши было полно народа. Даже на звонницах храмов торчали головы, повернутые в сторону Медницкого тракта. Острое предместье также было усеяно людьми, они толкались там с самого рассвета. Стоял погожий зимний день, был легкий морозец, солнце светило в чистом небе, искрилось в снегах, в воздухе разлилась тишина.

После полудня на тракте вдали что-то показалось. Да, это двигалось войско. Толпа засуетилась: одни протискивались вперед, чтобы лучше рассмотреть, другие забирались повыше, третьи еще только подбегали. И все повторяли: «Идут! Уже идут!»

Тем временем рать подошла к городу. Над ней развевались хоругви, бухали бубны, тонкими голосами звучали пищалки. Все ближе и ближе подступало войско. Наконец, первый отряд вошел в город, и весь люд затих, вглядываясь, полный любопытства. Впереди медленно, спокойно двигалась конница. Во главе ее с несколькими военачальниками ехал сам Ян Кароль, жмудский староста, на вороном коне, оседланном по-турецки, в красивой сбруе; сам он был в бархатной кармазинной (ярко-красной) шубе, подбитой соболями, с золотистыми петлями; на голове — соболиная шапка, украшенная пером цапли. Из-под шубы выглядывала оправленная в серебро сабля в ножнах из шагреневой кожи. На лице Яна Кароля не было даже и следа озабоченности, только бравый вид войскового начальника во главе большого отряда, да и гордо сжатые губы, подкрученные усы. Одной рукой он слегка правил резвым конем, другая — уперлась в бок. Сзади ехали несколько ротмистров, а дальше остальные всадники, все как на подбор — один к одному, все на сильных приземистых лошадях. Над головами у них развевались знамена и блестели наконечники копий. Ехали они вольно, по пять человек в ряд, спокойно, молча.

Сразу же за всадниками везли мортиры и пушки, их было довольно много. Любопытные насчитали двадцать четыре орудия. За ними снова конные, по-разному одетые и вооруженные, но, опять-таки, все как на подбор.

Здесь не было видно таких воинов, как в войске Радзивиллов: карлика рядом с гигантом, грузного немца рядом с худощавым солдатом-литвином; все — будто одной крови, одного рода, одних лет, одной силы. Это сразу бросилось в глаза тем, кто наблюдал, как проходило войско.

Казалось, даже самым любопытным не сосчитать, сколько же войска прибыло: оно все шло и шло, а на шляху до самых гор все еще не заканчивалась, вилась длинная цепь. Уже темнело, когда вся кавалерия вошла в город, а потом начала входить пехота. Она шла до самой ночи.

Уставшие и пораженные, расходились по домам горожане. Многим любопытным не хватило терпения, к тому же ночью трудно было что-то рассмотреть. В пересказах силы Ходкевичей преувеличивались, по крайней мере, втрое и казались неисчислимыми.

Войско все еще шло, а Ян Кароль уже давно был в крепости, подготовленной к его возвращению. Там стали размещаться вновь прибывшие отряды. Одни, не слезая с лошадей, завозили внутрь пушки, другие остановились под стенами дворца. Часть отрядов так и осталась на улицах под стенами, как стража, других же размещал за стенами пан Барбье, который со своей неизменной шпагой, при шляпе, зычно распоряжался, где кому устроиться на постой. Большие и меньшие орудия и мортиры заняли предназначенные им места и воинственно разевали свои черные пасти в бойницах с четырех сторон твердыни. Тут же, возле них, уже лежали ядра и все нужное для стрельбы.

Ян Кароль не слез с коня пока не разместил всех своих солдат. Обоз он поставил во дворе, солдаты поставили лошадей вдоль стен к заранее подготовленным коновязям с яслями. Запылали костры. Гам, смех, лай собак, ржание, шум и гул, крики разносились по всему двору непрестанно. Одни шли поглядеть на определенное им для боя место на стене, другие помогали затаскивать на стены пушки, третьи снимали с возов и расставляли оружие там, где им было указано. Военачальник стремился поспеть всюду: там посмотреть, тут что-то приказать, а где и просто молча проехать. Он распорядился об охране, поручил ее маршалку двора Миколаю Хомцу, а сам спешился и пошел к каштеляну.

Здесь его уже давно ждали. Воевода Мнишек, борисовский староста, каштелян и еще несколько человек из числа сторонников католиков собрались в комнате, окна которой выходили во двор. В камине пылал огонь, на столе остывал нетронутый ужин.

Все встали и приветствовали жмудского старосту.

— Приветствуем нашего героя! — воскликнул Мнишек. — Приветствуем вас! Наконец вы завершили свои дела, отдали все приказы!

— После трудного дня хоть немного отдохну, — сказал Ян Кароль, снимая тяжелую шубу. — Нелегко управлять этим нашим неугомонным и пестрым войском, ох, нелегко! Может, даст бог, когда-нибудь мы заведем и свое. А то не подумают ли Радзивиллы, что против их множества воинов мы не можем выставить и десятка солдат. Наших хотя и мало, но эти немногие стоят тысячи других. Я хорошо знаю своих солдат. Они не подведут меня, если тут что-либо начнется.

Говоря это, Ян Кароль обходил собравшихся и здоровался с каждым за руку.