Андрей Косёнкин - Крыло голубиное

А еще во всякую встречу с ханом Михаил Ярославич просил Узбека рассудить его с Юрием. На ту просьбу он имел право, так как и тверской, и московский князья считались слугами ордынского царя. Не о многом просил он — ишь о ханском суде. Узбеку, судя по тому, как слушал он Михаила, Юрий показался любопытен. Он непременно обещал его вскоре вызвать, но отчего-то не звал. И Михаил Ярославич знал отчего: не нужен был хану суд, на котором великий князь непременно доказал бы вину племянника. После того как тот сел на Новгороде, слишком уж она стала очевидна.

Так и тянулся без проку безнадежный татарский волок.

А Орда под властной рукой молодого хана все крепла, и ясно становилось Михаилу, что теперь цель Руси уж не в том состоит, чтобы скинуть татар, как хотел он того, но лишь в том, чтоб не дать Орде утвердиться на Руси на вечные времена. Благо еще, что Узбек, хорезмский царевич, более глядел не в сторону Руси, а на юг и восток. Но долго ли перевести взгляд с востока на запад? А там Русь. А на Руси раздоры: да свары, зависть да злоба к самим себе. Приходи да бери ее, бей, режь, жги, грабь да силуй. Кто поднимется, кто защитит кресты православные?

Страшно Михаилу за Русь пред новой Узбековой силой. И тяжко, так тяжко, что, случалось, на молитве или бессонной ночью чувствовал вдруг, как мокнут глаза, — то, будто в детстве от нетерпимой обиды, прихлыновали к ним вдруг жаркие бессильные слезы.

«Пошто вы, русские люди, не любите так себя?..»

Наконец на новый, шестнадцатый год — а год исчислялся тогда с сентября, — еще раз позвали великого князя к хану.

То был не обычный ханский прием, на каких присутствовало и до сотни разных людей. На совете-диване собрались лишь самые близкие и доверенные Узбеку лица — Кутлук-Тимур и самые видные эмиры, первая жена хана, хорезмская красавица Балаянь, Узбековы сестры. Сначала долго говорили, не трогая сути. К сути же подошли, как всегда бывает, внезапно и покончили с ней в один миг. Все уж было подготовлено и решено. Узбек позвал Михаила лишь объявить ему свою волю.

Узбек глядел на русского князя будто с сочувствием. Как ни затворено ханское сердце, нравился ему этот русский. И статью своей, и взглядом, в котором не чувствовалось привычного хану раболепства и страха, и тем, что не юлил, как другие, и тем даже, что пытался ограждать свою Русь, и умом, который так редок в людях. Однако знал Узбек: в том, что нравится ему великий князь, для самого князя ничего хорошего нет. Если помощники нужны поподлей, побессовестней да помельче, то что уж говорить о врагах?

Легко держать в подчинении лишь тот народ, который лишен достоинства. Но можно ли позволить такому народу иметь достойных князей? «Конечно, нет, — разумно полагал хан, ласково глядя, словно прощаясь, на великого князя. — Иначе, глядя на достойных князей, и сам народ взбодрится, почует достоинство, а таким народом нельзя уже управлять одной силой».

Пока Михаил был в Орде, многие склоняли Узбека к тому, чтобы избавиться от него. Кутлук-Тимур и прямо настаивал убить Тверского сейчас же. Мол, первый то враг для Орды среди русских. Но хан не спешил. Больно уж чист и ни в чем не замаран оказался тверской князь перед Русью, как белый голубь на синем небе. Такие-то после смерти, бывает, оказываются пострашнее, чем при жизни. Прежде чем убивать, надо его пометить кровью, как дегтем, да густо, чтобы уж не голубем взмыл, а вороном. И есть к тому у хана надежное средство. А еще было б лучше, если бы не татары, но сами русские его и убили. Это при их злобе и зависти устроить не тяжело.

Жизнь человека, даже если он хан, коротка. И прожить ее нужно мудро и бережно. Как девы хранят всякий раз белые одежды от неизбежной крови, так государи должны оберегать будущую по себе память от неизбежной хулы. Чтобы потом, когда призовет к себе божественный Мухаммед, вечное время наслаждаться в его цветущих садах и слушать, как люди на земле славят твои добродетели. Гийас ад-дин Мухаммад Узбек никого не убивает безвинно. Он лишь наказывает.

— Я дам тебе войско, князь. Накажи тех неверных людей — новгородцев.

Будто одаривал, Узбек сиял лучезарной улыбкой.

Слова толмача были внезапны.

— Я не прошу у тебя войска, великий хан.

Выслушав ответ толмача, хан не перестал улыбаться.

Между прочим, Узбек знал, что тверской князь понимает и говорит на куманском наречии, но обращался к нему через гласника. Так ему было удобнее.

— Разве князь отказывается от дружеской помощи милостивого Узбека? — Узбек все так же лучезарно улыбался, покуда улыбкой давая понять, что от дружеской ханской помощи не отказываются.

— Я просил у хана суда с Юрием, а не войска на Новгород, — ответил Михаил Ярославич.

Хан не перестал улыбаться, но теперь улыбка его неуловимо изменилась, стала холодна и хрупка, как стекло.

— Будет суд, — пообещал Узбек. — Я послал за тем Юрием. Сначала надобно выслушать и его. Так берешь мое войско, князь?

Хан больше не улыбался.

— Великий хан, мне новгородцы обиду сделали, я их и наказать должен.

Хлопнув в ладони, что означало решение дела, Узбек внезапно весело рассмеялся:

— Верю тебе, князь! Я посылаю войско на тех неверных новгородцев. Ты его поведешь…

За Покровом татарское войско во главе с воеводой Тойтемером, ведомое великим князем тверским, вступило в Русь.

Вот уж истинно — злее зла честь татарская…

Десятого февраля одна тысяча триста шестнадцатого года подле Торжка, на Тверце, сошлись для битвы войска Михаила Ярославича, в которых собраны были суздальская, владимирская, тверская и татарская рати, и новгородцы. Новгородцами предводительствовали Федор Ржевский и князь Афанасий! Данилович. Юрий еще летом отбыл в Сарай, трепеща Узбекова вызова. Разминулись они с Михаилом Ярославичем лишь потому, что Юрий предусмотрительно избрал не обычный, кратчайший путь в Орду по Оке и Волге, а вертлявый и дальний — по Каме. Когда дело касалось жизни, московский князь был расчетлив.

День поднимался мглистый. Долго не могло развиднеться, а когда развиднелось, въяве увидели новгородцы тьму Михайлова войска и содрогнулись, так было оно велико.

— Братья! Умрем за Святую Софию! — выкрикнул Афанасий.

— Умрем! — глухо пророкотало в ответ.

Теперь и без клятв новгородцы понимали, что обречены умереть, пощады им ныне от Михаила не будет.

Что ж, коли суждено умирать, так хоть исподнего не запачкать.

Переговоров не вели. Не о чем было переговариваться.

Уговорено было, что Тойтемер первым наскоком ударит по новгородцам конными лучниками, а как откатят их волны, вперед пойдут тверичи, за ними и остальные. Отчего-то Михаил Ярославич все не давал знака к бою. Татары злились, понужая и сдерживая коней. А Михаил заране чувствовал какую-то неуместную сердечную маету и медлил. Коли бы не было с ним татар, как бы было ему ныне легко, думал, досадуя, он. Легко ли?