Андрей Косёнкин - Крыло голубиное

Глаза зудели от недосыпа, будто кто кинул в лицо горсть песка. Однако среди белого дня у всех на виду заваливаться в возок не хотелось. Михаил тряхнул головой, гоня дрему, и зло усмехнулся: «Велик был многою хитростью брат отцов Александр Ярославич Невский, да не ведал, какое семя посеял! Сыны его хуже сучьих детей грызутся между собой, делят, чего не надобно… Всегда, что ли, было так: брат на брата, сын на отца, отец на сына? Распря за распрей! Господи, неужто прав Царьгородец и от века, с тех пор как Авеля убил Каин, нам суждено враждовать?..»

Радостно, но и одновременно уныло было кругом. Радостно от простора, от травяных лугов, равных синевой небу глазищ озер и величавого, богатого зверьем леса, подступавшего порой с обеих сторон. Уныло оттого, что вся эта большая земля пустовала. Чем далее от Твери, тем реже встречались хлебные обжи [22] Мера земли под пашню, в разных местах разная, возделанные поля. жилых деревень, чаще погорелье да забытые пустоши. Впрочем, некоторые из них заново обживались угрюмыми, молчаливыми мужиками, пришедшими на Князеву землю со всех концов обезлюдевшей после прихода татар Руси. Они встречали войско со страхом, готовно падали на колени. Никто не спросил у князя, куда и на кого он идет, а только просили защитить их и крестили воздух перед собой. Пустовала земля и была так огромна, что, казалось, могла дать довольство всем, кто бы на нее ни пришел…

«Но ведь было же время, когда иные князья перед великим князем не из одного страха смирялись, а по совести, и он правил не из-за единой корысти, а ради того, чтобы Русь неприступной стояла. Взять хоть Мономаха, хоть Ярослава Мудрого. Или это только сказки неверные? Да нет, было, поди! Не у всех же князей одна забота в уме: как друг дружку свалить, а иначе откуда б и взяться Руси-то?..»

Летний высокий день встал в полный цвет над землей. Жаворонки падали с поднебесья поглядеть на диковинную тысяченогую людскую змею, зайцы в страхе резали траву вдалеке, куропатки, боясь за деток, вспархивали над луговиной, уводя от гнезда, а из леса, из-за дерев, смотрели желтые волчьи глаза: столько людей давно уж не являлось в эти места, знать, скоро придет и досюда горький запах дымного человечьего пепелища…

А лето Господне, любя людей, обещало обилье!

Мерный ход коня баюкает, усыпляет. Михаил все чаше трясет головой, трет кулаками опухшие от бессонницы, в красных прожилках глаза. И снова неотвязные мысли жалят, как оводы, горячую от зноя и усталости голову.

«А тут еще Новгород с его вольницей! — Князь поморщился, как от кислого. — Вечно они волю-то торгуют себе на чужой беде. Верно сказывают: где на Руси раздор, там без сквалыги новгородского не обходится. Вот и теперь с охотой, видно, на Тверь пошли, ради легкого грабежа. А сами-то, поди, Андрею в Городец гонцов засылают, только и ждут Дмитрия повязать. Он-то что думает? Разве змею болотному верят?.. Забыл, что ли, как отец его кровью с Низовской Русью Новгород вязал? Хоть и зол был Невский до крови, а не довязал — мало им корыстных путей у немцев, все на них зарятся… — Медленней, медленней тянутся, путаются мысли. — Два брата есть: Каин и Авель… Нет, и еще есть — Андрей и Дмитрий, кто из них Каин-то? Али оба?.. — Меркнет свет, лишь вдалеке в серебряной плошке все не гаснет, трепещет крохотный язычок огня. — Господи, помоги…»

— Княже, княже…

Михаил с трудом поднял от груди оловом налитую голову.

— Княже!

— Чего тебе?

Воевода Помога Андреич, соскочив с коня, подхватил выпавшие из рук князя поводья.

— Богом прошу, князь, сойди с коня!

— Что так? — Михаил непонимающе посмотрел на воеводу: «Что ему надо? Чего он хочет?»

— Князь, Богом прошу, вздремни в возке!

Наконец Михаил очнулся от короткого тяжелого сна, тряхнул головой, в которой словно комом переплелись недавние мысли, и попросил:

— Воды…

Пот бежал по его лицу.

— Пить князю! — истошно завопил воевода.

Окольничий чашник слетел с коня и стрижом кинулся к возу с княжескими припасами. Но не успел.

— Испей моей, князь, — уже протягивал Михаилу мокрую, запотевшую корчагу рыжий Ефремка. — Только набрал в лесу, на крупце.

Михаил взял протянутую ростовцем корчагу.

— Студеная, княже, — заботливо предупредил Ефрем, — зубья ажно ломит…

Князь торопливо припал к корчаге, расплескивая ледяные родниковые капли на кафтан, седло и потную горячую спину коня, отчего холеный скакун недовольно зафыркал, дергая кожей и кося на хозяина обиженным черным, с лиловым отливом глазом. Тыльной стороной ладони Михаил вытер с шеи потеки воды, оставившие грязный след от размытой дорожной пыли.

— Студеная, — подтвердил он, отдавая ростовцу корчагу.

Тот принял ее с поклоном.

— Поспи, князь! Вестимо ли, третий ден, почитай, без сна. Богом тебя прошу! — чуть не зарыдал Помога Андреич.

— Чай, доедем, никуда не свернем, — серьезно сказал и Ефрем. — Отдохнул бы…

— Как тебя кличут-то? — спросил у него Михаил, высвобождая ногу из стремени.

— Ефремом, — радостно вскинулся тот.

— Да нет, — князь недовольно поморщился. — Кличут как, спрашиваю?

— А-а, Тверитиным! — догадался Ефрем.

— Тверитин, Тверитин… — будто запоминая, повторил Михаил, рванул серебряную запону шелкового легкого корзна, тяжело соскочил с коня, сделал несколько неверных шагов; поддерживаемый воеводой, успел подумать, что, мол, надо бы поучиться ловкачеству у этого… как бишь его… И заснул еще на ногах, тяжким снопом повалившись на постеленные в возке медведна.

Прыгая боком рядом с бегущим возком, запряженным белою четвернею, и еще сильней спотыкаясь от страха, что вдруг потревожит князя, окольничий стаскивал с него сапоги.

— Ну и ладно, помогай тебе Бог… — довольно сказал воевода и подмигнул Ефрему.

Михаил не слышал, как шумно влился в его войско отряд копейщиков из попутного города Кснятина, заранее приведенный по его же приказу кснятинским воеводой Порфирием Кряжевым. Сивый от седины Порфирий и правда был кряжист, как старое дикое дерево. Порфирий все делал шумно: говорил, сморкался, дышал. Теперь он шумно досадовал, что князь почивает. Во-первых, ему хотелось полюбоваться на князя, которого он лет пять уж не видел, а во-вторых, представить ему сына впрок будущей службы. Или наоборот: во-первых, представить, а во-вторых уж, полюбоваться.

— Вот сын, боярин, Тимоха, — за отсутствием князя кричал он в самое лицо воеводе и тыкал корявым, со сбитым черным ногтем пальцем в такого ж, как он, дикого вида, кудлатого парня саженного роста. — Дуги руками гнет, ей-богу…

— Да верю, — соглашался со всем Помога Андреич, лишь бы Порфирий утихомирился. — Присылай его опосля ко двору, нам таких страховитых надо…

Город Кашин лежал на то время в землях Ростовского княжества. До прихода Баты достатным слыл городишком, но после пожога оскудел и прежней силы уж не набрал никогда. Ростовским владетелям, братьям-князьям, не до окраин — промеж собой за стол отцовский тягаются. В иной год посадник не знает, какому брату пошлины бережет — младшему ли Константину, старшему ли Дмитрию. Оттого и в башнях на городнице бойцовые скважины травой проросли, на торгу и в пятничный день людей мало, да и откуда им взяться? Хоть и стронулась с места Русь, с юга народ на север, подалее от татар пробивается, но Кашин минует. Кто во Владимире оседает, кто в Ростове, а кому и здесь воли мало, еще дальше идет — в Тверь, в Московию… Слышно, и там, за лесами, город поднялся. Однако Москва далеко — невидима, а Тверь близко, рукой подать.