Николай Алексеев - Заморский выходец

— Степана Степановича? Как не знать! Сейчас мы с ним у обедни вместе стояли.

— Стало быть, он не в Москве живет?

— Нет, в вотчине своей. Знаешь, по нынешним временам там спокойней жить, чем в Москве.

— Что так?

— Царь грозен больно. Неровен час прогневится — не сносить головы.

— Далеко вотчина Степана Степановича?

— Нет, недалеко. Вот, видишь, этот лесок?

— Ну?

— Просека тут будет. По ней надо ехать, а потом вправо взять. Выйдешь, почитай, к самой его вотчине. А ты к нему послан?

— Нет, не послан, сам еду.

— Знаком, стало быть?

— Нет, не знаком, а сродственник ему.

— Сродственник и не знаком?

— Да. Дивишься?

— Как не дивиться!

— Мало ль что на свете бывает!

— Тебя как звать?

— Марком Даниловичем. Ну, а прозвище тоже Кречет Буйтуров.

— Так! — протянул Александр Андреевич. — Ну, спасибо тебе, боярин — теперь он проговорил это уже без колебания, — да и прощай: ехать надо — скоро ль доберусь я до дому на хромом коне? Увидишь Степана Степановича — передай поклон ему от Александра Андреевича Турбинина.

— Передам! Так ехать надо лесом?

— Да, все прямо, а потом вправо.

— Ну, прощай, поеду отыскивать сродника.

— Прощай! Свидимся, чай, у Степана Степановича.

— Бог даст!

И молодые люди разъехались в разные стороны.

Марк, расставшись с Турбининым, направил коня, согласно указанию Александра Андреевича, к видневшемуся невдалеке лесу. В этом Марке, едущем по русским полям, трудно было признать того Марка, которого знали в Венеции. За короткое время юноша превратился в мужчину. Долгий, трудный и полный опасностей путь изменил не только наружность Марка, но и его характер: закалились равно и дух, и тело.

Перерезав поле, Марк Данилович скоро отыскал просеку. Она была неширока и тянулась далеко не прямо, как можно было бы ожидать, а делала местами крутые колена. Во все время своего долгого пути молодой боярин как-то мало задумывался над тем, что его ждет в Москве, да и не было времени раздумывать. Но теперь, когда его путешествие подходило к концу, целый рой разнообразных мыслей нахлынул на него. Он старался создать в своем воображении образ незнакомого дяди, старался представить себе сцену свидания с ним. Еще не зная дяди, он уже любил его, и брат отца, казалось ему, должен быть самым добрым, самым умным, самым честным из живущих на свете, чуть ли не вместилищем всяких совершенств. Он умилялся, воображая, как дядя кинется обнимать его, узнав, что перед ним сын давно исчезнувшего брата, как назовет его своим дорогим племянником, быть может, смахнет одну-другую набежавшую от радостного волнения слезу…

То, что сперва сложилось в мозгу у Марка лишь как предположение, мало-помалу превратилось в уверенность, и он погонял коня:, желая возможно скорее увидеть все это на деле.

Однако дорога что-то затянулась. Уже несколько раз Марк поворачивал вправо, как научил его Турбинин, но, вместо ожидаемого открытого поля и боярской усадьбы на нем, представлялся лес, лес и лес, и просеке конца не предвиделось.

Марк Данилович только разводил в недоумении руками и в душе не раз ругнул своего нового знакомца, что тот наврал ему, будто до усадьбы дяди чуть не рукой подать.

Конь, уже утомленный и ранее долгим путем и некормленный с утра, начал заметно приставать, когда наконец открылось поле и на нем усадьба невдалеке.

Марк Данилович вздохнул с облегчением. «Наконец-то! Вот она, желанная!» — подумал он, направляя коня к воротам усадьбы. Ворота были закрыты. Марк слез с коня и постучал. Скрипнула калитка, и старик-холоп вышел к боярину.

— Что надоть, добрый человек? — спросил он, окидывая взглядом наряд прибывшего.

— Боярина Степана Степановича повидать надо.

— Степана Степановича? Такого нет.

— Да ведь это — усадьба Кречет-Буйтурова?

— Ай же нет! Кречет-Буйтуровская отселе верст пяток будет.

У Марка и руки опустились.

— Вот те на! — пробормотал он. — Чья же эта?

— Боярыни Василисы Фоминичны Доброй.

Молодой боярин не знал, на что решиться: ехать ли немедля на розыски дядиной усадьбы или сперва отдохнуть.

— Ты издалече, молодец? — спросил старик, очевидно решив, что перед ним не боярин, а худород.

— Издалече.

— Оно и заметно: вишь, конь-то как заморился.

Кречет-Буйтуров посмотрел на своего коня: он был весь в мыле. Волей-неволей приходилось отдыхать.

— Твоя боярыня не позволит ли отдохнуть в усадьбе малость?

— Я чай, позволит. Пойти спросить, что ль?

— Да. Скажи, что сродник боярина Степана Степановича заплутался и отдыха просит.

Старик разинул рот от удивления, а потом поспешно снял шапку.

— Обожди малость, боярин, я живой рукой, — сказал он и юркнул в калитку.

Через несколько минут ворота распахнулись.

— Боярыня просит к ней пожаловать и хлеба-соли откушать, — проговорил старик-холоп, принимая из рук Марка Даниловича узду.

Перейдя обширный двор и поднявшись на крыльцо, Марк Данилович вступил в просторные сени. Молодой холопчик, низко поклонившись боярину, помог ему снять кожух и отворил дверь в светлицу.

— Пожалуй, господин! Василиса Фоминична обождать малость просила, — сказал он.

Марк вошел и осмотрелся. Убранство светлицы мало чем отличалось от обычного. Те же лавки вдоль стен, покрытые вышитыми полавошниками, стол дубовый с бранною белою скатертью, поставец с посудою, иконы в углу. Обилие посуды в поставце и золоченые, усыпанные драгоценными камнями оклады икон указывали на зажиточность хозяев.

Скрипнула дверь. Это входила хозяйка.

Василиса Фоминична оказалась еще очень не старой женщиной. Ее можно было бы принять за девушку, если бы ее голову не прикрывала голубая атласная кика — знак, что она замужняя илц вдова. Кика была богатая; верхний и нижний края ее были унизаны жемчугом, с боков были две золотых «запоны» — рубины так ихсветились на них кровавым светом. Не менее богат, чем кика, был и сарафан: шитый из голубого, того же цвета, как и кика, байберека [11] Байберек — шелковая ткань; она бывала с золотыми или серебряными узорами; бывала гладкая разных цветов , ой был от ворота до пола застегнут такими пуговицами, которые одни стоили не дешевле иной деревеньки; в каждой из них, что слезинка, сверкал алмаз. Стан боярыни был перетянут поясом с жемчугом и топазами; пояс был застегнут золотой запоною, с которой спускалась голубая кисть, перевитая золотыми нитями. Роскошный наряд был как нельзя более к лицу его обладательнице. Высокая, белая, с голубыми глазами с поволокой — она была типом русской красавицы. Против обычая, на лице ее не было наложено румян, и на щеках играл природный румянец.