Франтишек Кубка - Мюнхен

— А я тоже посылаю сообщения директору Аммеру, только они нигде не печатаются.

— Ты утверждаешь, что приехала в Париж изучать историю.

— И я ее изучаю.

— А где ты шатаешься по ночам?

— Ты что, приехал сюда следить за мной?

— Ты знаешь, кто платит мне, но я не знаю, кто платит тебе!

— Вероятно, это один и тот же фонд, чешский брат! — Это был не первый их спор. — Будет лучше всего, если ты перестанешь обо мне заботиться. Пожалуй, мне надо переселиться куда-нибудь подальше от тебя. Например, в Версаль. Там, под ясенями, есть одна вилла, а в саду цветут мальвы. Когда в парке включают фонтаны, их шум слышно даже у письменного стола.

— Покажи, что ты уже написала.

Она бросила ему на стол толстую стопку листов:

— Не бездельничаю.

— Но это не основная твоя работа.

— Не основная. Я изучаю и войну, которая придет.

— Для Аммера?

— Может, и для Аммера. Ревнуешь?

— Не нравится мне твое ремесло.

— Я опять останусь с тобой на несколько дней. Только с тобой.

— Не надо. Я хочу остаться один.

Но это были только слова. Они снова были вместе. Ходили по Лувру и Люксембургскому дворцу. Заходили в музей Родена. Побывали в Медоне. Она декламировала ему стихи Райнера Марии Рильке. Во второй половине дня они пошли посмотреть на биржу.

— Какими мелочными были мои заботы! — говорил один господин у биржи, — Что были мои векселя по сравнению с сегодняшней мерзостью! Германии не разрешили присоединить Австрию, в результате чего лопнул венский Кредитный банк, а вскоре после этого и немецкий Данат банк. Гувер провозгласил мораторий. Немцы могут не платить репарации весь год. Англия нарушила золотой стандарт. Вместо фунтов стерлингов к нам устремилась река долларов, которая полностью поглотила франк. Чем были мои страдания, господа, по сравнению с нынешним ужасом на биржах? Раньше моим миром был маленький Париж, — сетовал господин, — а теперь я должен ломать голову над тем, что рядом, в Германии, уже пять миллионов безработных, из которых однажды может получиться армия, что сенатор Бора предлагает прекратить действие некоторых условий мирных договоров, например, о польском коридоре, о репарациях и Верхней Силезии. А это уже не так далеко от вас.

Из Парижа хорошо была видна не только Испания, откуда изгнали короля, но и Маньчжурия и Монголия.

Осенью 1931 года японцы заняли Мукден и Южную Маньчжурию.

На заседании Лиги Наций Бенеш говорил с британским министром Саймоном. Он обратил его внимание на то, что японское нападение на Китай может ободряюще подействовать на некоторых деятелей в Европе. Сэр Саймон смеялся: «Сколько «крестоносцев» предоставит нам Чехословакия в случае войны с Японией?» Ян не написал об этом разговоре в «Демократическую газету», но Маша сообщила о нем директору Аммеру. Аммер согласился с мнением господина Саймона.

«Какое нам дело до Китая?! — говорил директор Аммер на охоте в Жигушице. — Я располагаю достоверной информацией о том, что влиятельные французские круги считают японцев солдатами цивилизации. А если так думают французы, то чего нам тогда волноваться? Давно прошли те времена, когда наши обезумевшие легионеры дрались с японцами из-за бронепоезда».

Директор Аммер не сказал тогда, на охоте, что под влиятельными французскими кругами он подразумевает «Комите де Форж», союз французских сталепромышленников.

Яну же Маша сказала:

— У всего есть лицо и изнанка. Ты пиши о лице, а я буду писать об изнанке. Разделим работу. Это будет мудро и экономично. А пока что сходим пообедать в ресторан «У святой Магдалены».

«В Маньчжурии началась вторая мировая война!» — кричали на бульварах разносчики газет. В руках у них были пачки «Матен», в которой о начале мировой войны ничего не говорилось.

В ресторане «У святой Магдалены» сидели за столом русский эмигрант генерал Миллер в поношенном пиджаке и элегантный японец. Пили шампанское. Маша рассказывала:

— Видел ли ты когда-нибудь японского военного атташе? Вот он сидит. Русская эмиграция совсем озверела. Она хочет немедленного развязывания войны. Сначала советско-японской, а потом мировой! Тебе известно о том, что профессор Милюков выехал из Парижа с визитом в Прагу? И Керенский тоже в Праге. Белогвардейцы хотят пригласить Гайду на Дальний Восток. России-де сейчас нужен варяг! Японцы бы не возражали. А что твой Горжец?

— И ты смеешься?! — разозлился Ян.

— Нет, — ответила Маша. — «История человечества — это история войн, говорит Освальд Шпенглер. Человек — это хищник». Ты еще недостаточно по-европейски воспитан. Ума у тебя как у тех разносчиков газет под окнами.

В тот вечер Ян напился.

— Я пишу в Прагу, но и Прага пишет мне, — говорила Маша. — События там развиваются быстро. На охоте в Милетине выяснилось, что, хотя чехословацкая промышленность и переживает тяжелый кризис, ситуация не такая уж безнадежная. И тем не менее Моравский банк потерял весь акционерный капитал, резервы и половину вкладов. Положение дел в Англобанке примерно такое же. Их будут санировать. «Шкода» работает, но для Румынии, а та не хочет платить. У Чешско-Моравского комбината работы примерно на полгода. Поэтому его руководство должно экономить и, конечно, увольнять с работы. Вайнман и Печек вывозят деньги за границу. Прейс должен войти в правительство в качестве министра финансов. Захочет ли он? У нас начинают стрелять в рабочих, потому что из четырех миллионов почти половина их не имеет работы или работает от двух до трех дней в неделю.

— А я тут сижу…

— В Париже тоже будут стрелять, успокойся.

Он ушел от нее на улицу.

Бродил у оперы, грел в кафе ноги у маленькой печки, в которой горел древесный уголь. К нему подсел старик. Заказал горячее вино с корицей и начал говорить:

— Холодно, не так ли? Вы не парижанин? Во время войны было гораздо хуже. Не было даже угля для печки. На нас бросали бомбы. Теперь нас бомбардируют долларами. Самое время казакам снова искупаться в Сене.

— Вы верите в нечто такое?

— В 1812 году Наполеон был в Москве. В 1814 году русские были в Париже. А какая тогда была война? Все пешочком, уважаемый господин! У нас здесь, во Франции, — как бы вам сказать? — две партии. Одна бы рада видеть в Париже немцев, а другая — я отношусь к ней — русских. О том, что здесь могут остаться одни французы, никто уже не думает. Мы, наверное, уже не в состоянии сами управлять своей страной. В жизни всегда бывает такой день, когда мы готовы наложить на себя руки от отчаяния. Сейчас нас вынуждают к этому… Так откуда вы? Из Праги? Русские у вас будут раньше, чем у нас. Я не верю ни Бриану, ни Тардье, ни пактам, ни договорам. Я уже много видел сальто-мортале. Я родился во время войны в 1870 году. Пережил дело Дрейфуса. Мой сын погиб под Верденом. В свое время я был бухгалтером в банке. Тридцать два года. Кассир крал, а меня выгнали. Кассир теперь припеваючи живет в Кливленде, а я живу на хлебах моего зятя. Он работает в «Ситроене». Но там увольняют рабочих. Скоро пойдем с зятем побираться. Вы думаете, что нам поможет Леон Блюм и Народный фронт?