Томас Фланаган - Год французов

— Варвары!

— Ах, варвары?! А солдаты в красных мундирах, что наставили виселиц по всей дороге от Каслбара до Баллины, не варвары? Здорово у вас выходит: всяк, кто с пикой, — варвар, а кто с английским штыком в крови — поборник справедливости. Как-то Оуэн Мак-Карти сочинил очень едкий стих про солдатню, еще задолго до восстания. Пустяк, конечно, но есть там хорошие строчки. Я хотел было переписать, да он говорит, стих того не стоит. Хотите, постараюсь припомнить.

— Не утруждайтесь, — угрюмо сказал я.

Вот весь он таков, этот Мак-Карти, доброго слова не заслуживает. Конечно, он имеет способности к стихосложению на староирландском языке. В остальном же нерадивый учитель, пьяница, развратник, забияка, бездельник. И тем не менее стихи его цитируют как образец мудрости, впрочем, не так ли поклоняются краснокожие индейцы и одетые в шкуры чукчи юродивым и умалишенным? Конечно, над людьми темными обращение в стихах, украшенное занятными словесными завитушками и хитроумными узорами, имеет огромную силу. Мне подумалось: а не отражают ли поэзия и песни детской поры того или иного народа, в то время как философия и история отражают его зрелость.

— Он, ваше преподобие, знает больше, чем любой из людей окрест. Он в совершенстве владеет латынью, ирландским и английским.

— Вот как? Однако он нашел время, чтобы опорочить имя той бедной женщины из Угодий Киллалы.

— Господи, да не она первая. Он с женщинами сущий дьявол. Да вы только взгляните на него, сами увидите. Волосы рыжие — шапкой, а язык такой — заговорит до смерти.

Сам же О’Доннел был из тех, кто жизнь положит, а сбережет свой очаг в непорочности и чистоте, неоднократно охлаждал он неумеренный пыл своих людей, чье поведение бывало просто непристойным. Примитивные и в то же время сложные нравы. Они пробудили во мне любопытство, но не утолили его. В половой жизни люди эти строги и воздержанны, хотя возможностей согрешить предостаточно, сам быт их — неустроенный и несуразный — располагает к этому, а Мак-Карти словно пользуется дополнительным правом, и о его похождениях, посмеиваясь, судачат на всех перекрестках. Подобная терпимость, однако, не распространяется на несчастную женщину. Живет она в унылом уголке Киллалы, именуемом Угодьями. Земли у нее хватит разве что на выпас нескольким коровам, она кое-как пробавляется своим трудом. Мак-Карти же, чьим пороком является также и леность, и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей. Но на него, греховодника, лишь кивали да посмеивались, ее же, несправедливо и не по-христиански, молва судила очень строго. Бедное дитя (именно дитя, хотя успела уже овдоветь), она появлялась на улице в долгополом платье, босиком, как и другие женщины, скрывая острое личико под платком, старалась незаметно проскользнуть в деревню и обратно. Не могу согласиться с О’Доннелом, будто она довольна своим уделом и грустит лишь из-за того, что Мак-Карти далеко и в опасности.

Хотя бы в этом сравнялась она с прочими женщинами, ибо сотни их мужей из ближних деревень ушли с французами и сыскать их легче на Луне или в преисподней. Редко ирландские крестьяне покидают свой край, им хватает, и даже с избытком, окрестностей. Теперь же они растворились в голубой дымке за горами на востоке, средь полей и холмов, не виданных и не предугаданных теми, кто остался дома. Безбрежная, бездонная даль: Дублин, Белфаст, Корк — разрозненные слова на карте маленького острова. А сами города для крестьян так же далеки, как Рим или Вифлеем. Возможно, оставшиеся решили, что их товарищей унесла какая-то колдовская сила и они вернутся через много лет, а то и никогда.

Для другой половины людей, то бишь для моей протестантской паствы, жизнь представлялась хоть и иной, но не менее опасной. Во время восстания в Уэксфорде церкви там подверглись самому дикарскому и чудовищному разбою, сейчас же в Мейо к церкви относились уважительно или на худой конец терпимо — во всяком случае, не препятствовали мне в проведении служб. По воскресеньям я собирал прихожан и утром и вечером, причем ни до, ни после восстания ко мне не являлись так много людей и так истово не молились. Не сомневаюсь, большинству из нас сами строгие белые стены церкви несли радость, ибо напоминали о жизни в труде, усердии и благовоспитанности, коей мы столь внезапно и жестоко лишены. Помню, взгляд мой частенько задерживался на медной мемориальной доске в честь деда господина Фолкинера, на которой его потомки начертали пожелание, чтобы он «породнился с народом небесной державы». Слова благородные и благочестивые, ибо выражают надежду, что там мы будем вкушать радость не меньшую, чем в счастливейшую пору на земле. На службах господин Фолкинер и господин Сондерс, оба уже немолодые, но не согбенные годами, занимали со своими семьями привычные скамьи, их жены, всегда со вкусом одетые, спокойно сидели, положив руки на колени рядом с молитвенником. Надеюсь, меня не сочтут ура-патриотом, но именно в такие минуты росла и крепла в душе уверенность, что во вражеском окружении такие люди лишь закаляются и проявляют отвагу и стойкость недюжинные. Увы, не все прихожане могли собраться на службу: йомены капитана Купера все еще томились в здании рынка, а жены их являлись живым напоминанием о тех бедах, которые обрушились на наш приход и еще не миновали, в чем мы убеждались постоянно, даже во время служб. Раз, оторвав взгляд от Библии, я посмотрел на окно и увидел злобно ухмыляющиеся лица, рыщущие, недоверчивые взгляды.

То были дни, когда в проповедях должно было преобладать благоразумие и сдержанность, и я соответственно ограничивался заверениями своей паствы в том, что воля Божья свершится, и это не только истинно, но и неотвратимо. Какие еще слова мог я сказать, чтобы утешить прихожан в эту минуту, да и внимали они мне смиренно и, боюсь, равнодушно, ибо не впервой слышать им о мученичестве протестантов. Для этих, с позволения сказать, «английских ирландцев» бедствие, постигшее нас, сродни страшным легендам и притчам, слышанным с детства. Уже не один век из поколения в поколение передаются рассказы об ужасах католического восстания 1641 года: тогда несчастных ольстерских протестантов предавали кровавой расправе или гнали нагими по дорогам зимой, не щадя ни женщин, ни детей. Рассказывали о злодеях-разбойниках, укрывшихся после поражения при Огриме в холмах; об Избранниках, чьи шайки не давали покоя беззащитным протестантским усадьбам. Словно скорбная песнь, льются эти рассказы, а с годами не утихает ненависть и жестокость. Будто вновь прошлась жгучая плеть по зажившим за века ранам: крепки ли спины протестантские, силен ли их дух. В Ветхом завете немало отрывков, по содержанию и форме созвучных такому мрачному представлению об истории, но я был не расположен громогласно осуждать филистимлян и ханаанитов. Куда полезнее для моей несчастной паствы вспомнить Новый завет и сострадающего Христа, который прощает грешников и утешает слабых и убогих. Но господин Сондерс, в частности, принял слова мои о Боге, несущем добро, едва ли не как новоизмышленную ересь. Возможно, как сейчас кажется мне, им по тогдашним лишениям и невзгодам ближе Бог, как в притче об Аврааме и Исааке, Бог, с которым его избранникам не страшны любые жертвы и зло.