Томас Фланаган - Год французов

Но О’Доннел положил сильную тяжелую ладонь на страницу — и сразу черными тучами затянулось небо над далеким южным морем.

— Спасибо, Оуэн. Ты очень добр. Спасибо, что пришел. Книги принес, но мне сейчас не до Персея и не до чаек. Бедняга Джерри за решеткой, да с ним еще пятеро.

— Понимаю, тебе сейчас тяжело, а Джерри еще тяжелее. Но до приговора еще ох как далеко.

— Хотя оба мы знаем, каков он будет, — вздохнул О’Доннел и отодвинул книгу. — Я человек смирный, но попадись мне сейчас Подж Нолли, придушил бы. Так бы сдавил ему глотку, что он бы лживым своим языком подавился. Ведь за его донос Джерри жизнью поплатится.

Мак-Карти, не зная, как утешить друга, закрыл книгу, стал поправлять выпадающие страницы. Вечерело. Далеко-далеко на западе, на краю света, где несут свои воды безбрежные моря и где по бескрайним лугам бродят несметные вольные стада Атласа, Персей остановился отдохнуть.

— А в этом году господь послал нам урожай на диво, думали, что удастся и за аренду заплатить, и на жизнь хватит. Совсем недавно мы вот за этим столом с Джерри и Мейр толковали. Оуэн, неужели его повесят, а? Как сам-то думаешь?

— Ох, Ферди, до приговора еще далеко, а господь милосерд. Сколько еще всякого случится за это время!

Что мог он сказать с уверенностью? Что Подж Нолли не выступит перед судом и не присягнет на протестантской Библии?

— Богом клянусь, Оуэн, узнай я хоть сегодня, что французы высадились, отыщу пику — и, не колеблясь, к ним.

— И не ты один. По дороге к тебе зашел в Килкуммине в таверну, то же самое слышал. И говорили вовсе не Избранники, поручиться готов. Впрочем, сейчас те люди, может, уже и примкнули к ним. Целый час прошел. К Куигли целая очередь, чтоб Избранникам присягнуть. Да и в Киллале то же. Сэм Купер и его йомены скоро всех крестьян против себя настроят, значит, пополнятся ряды Избранников. Купер и Дуган — два сапога пара: невежественные, жестокие головорезы.

О’Доннел вздохнул.

— Ох, уж этот Сэм Купер! Может, ты слышал, что когда-то Холм радости принадлежал нашей семье. Так это истинная правда. У нас хранится большущий свиток, подтверждающий это. Еще со времен Стюартов сохранился. Отец, бывало, как выпьет чуток, непременно о нем вспомнит.

— Такие свитки едва ль не в каждом доме по всей Ирландии, — сказал Мак-Карти, — пусть себе лежат да истлевают, незачем о них думать. Сейчас всем заправляет солдатня Кромвеля, а и с его-то поры сколько воды утекло. Жил в местечке Фермой графства Корк старик, так у него этих пергаментных свитков и грамот целый ящик, а сам ютился в хибарке. Послушать его хвастливые рассказы — спятить можно, а у самого и гроша за душой нет.

— Я не из хвастовства говорю, — ответил О’Доннел. — Но все эти дни я места себе не нахожу, как подумаю, что Купер наши судьбы вершит, бедного Джерри за решетку упрятал. За ним в полночь пришли, ворвались в дом, Мейр даже одеться не успела. Да, Купер хозяин. А Подж Нолли вроде мартышки у него на плече.

Мак-Карти рассмеялся.

— Удачное сравнение. Вас что, в Дуайи учили риторике? Как я тебе завидую, ты повидал Францию, эту чудесную страну.

— Чудесную страну, говоришь? Да мы Францию видели не больше, чем ты с острова Акилл. Нас в семинарии не тому учили, чтоб мир познавать, а чтоб богу служить. А семинарии что там, что здесь — все одинаковы. Французские священники смотрели на нас свысока, мы — народ отсталый. Нечасто ирландцам внимание да забота перепадает.

— Сами виноваты, — отрезал Мак-Карти.

— Вот ты самый ученый в наших краях человек, — продолжал О’Доннел, — не считая господина Хасси. А тебя, как бродягу или последнего батрака, перед судьями выставили.

— Я извернулся, ужом пролез сквозь все их хитрые вопросы, — ответил Мак-Карти.

— А вот Джерри изворачиваться бы не стал. Горячий уж очень, всегда все напрямик — что думает, то и скажет. Наживет он в тюрьме новых бед, меня-то рядом нет, а за ним глаз да глаз нужен.

— Образование тебе в помощь, — сказал Мак-Карти.

— Эх, если бы! — вдруг сдавленно вскрикнул О’Доннел и рванулся к книге. Мак-Карти едва успел отодвинуть ее подальше.

— Полегче, полегче. Горе горем, а за эту книгу я выложил три с половиной шиллинга.

О’Доннел метнул на него свирепый взгляд, но тут же смягчился.

— А не пора ли откупорить бутылочку, что я принес? — спросил Мак-Карти. — А Персей пусть пока витает в небесах.

О’Доннел лишь покачал головой.

— Пей, Оуэн, один, я сегодня не буду. Вчера мы с Мейр помолились пресвятой деве, и я поклялся, что капли в рот не возьму, пока Джерри не вернется и сам со мной не выпьет.

Так и живем мы, преклонив колени в молитве, на земляном ли полу или на холодных церковных плитах. А у них — суды, йомены, виселица. Они владеют землей и крепко стерегут ее от нас. Нам только и остается молиться, посылая к небесам немощный зов.

Уже десять часов, но за открытой дверью еще тепло и светло. Слишком светло — даже луны не видно. Не пить же Мак-Карти на глазах О’Доннела, зачем вводить его в искус?

— Пей, не стесняйся, — нетерпеливо бросил О’Доннел. — Меня, право, и не тянет.

Мак-Карти поднял бутылку с пола, откупорил, поставил на согнутый локоть и приложился к горлышку.

— Ну вот, так-то лучше, — пробормотал он и вытер рукой губы.

— Ты, Оуэн, правильно делаешь, что уезжаешь. Я вот не могу. Корнями врос в эту землю. Кроме этого холма, Киллалы, да Килкуммина, и знать ничего не хочу.

Крепки его корни в худой почве на каменистом склоне. Поэтический образ. Может, из Овидия, у того все герои становятся цветами либо наоборот. Главное выразить необходимо, так и чеканится первый образ. Без поэзии мы бесчувственны и слепы. В голове у Мак-Карти теснились образы, олицетворяющие каждый из трех языков: ирландский — дворянин в мехах, бредущий за плугом; английский — постноликий помещик в суконном плаще и плоской широкополой шляпе; и, наконец, латынь — королева языков, обращающая своих героев в звезды на небесах. Он вновь приложился к бутылке.

— Не слишком ли увлекся, а, Оуэн? — спросил О’Доннел.

— А у нас с бутылкой увлечение взаимное. По нраву пришлись друг другу. Как вы с Мейр. Повезло тебе с женой.

— Она последнее время рано ложится спать, — посетовал О’Доннел, — в доме горе, и мне ее нечем порадовать.

— Рано еще, Ферди, горевать. До приговора еще далеко. — Зачем он это повторяет, утешительных слов не найти.

Он неуклюже встал из-за стола, чуть не опрокинув табурет на твердый земляной пол, и направился к двери. Бухта отливала тусклой сталью. В воздухе было тепло. К Килкумминской косе скользило рыбацкое суденышко.

— Я знаю одного человека, вчера он встречался за пуншем с Рандалом Мак-Доннелом, так вот, не только Избранники готовы к мятежу, к осени, наверное, ни одного графства не останется, где бы можно было спокойно переждать смутные времена.