Томас Фланаган - Год французов

Помню, как появился Корни О’Дауд. Уже стемнело, французы по обочинам дорог и во дворе их штаба зажгли факелы, так как все еще разгружали суда. Вдруг на улице поднялась суматоха, раздались крики, приветственные возгласы, началась пальба из мушкетов. Я вышел из дома и направился к воротам. На улице я увидел Корни О’Дауда. Верхом на прекрасной кобылице; на нем красовалась широкополая шляпа наподобие пасторской с тетеревиным пером в тулье. Следом шли толпою человек сто, в основном крестьяне и батраки, в домотканой одежде, многие босиком. Кое-кто с пиками ясеневого дерева. Шли они быстро, но нестройно; завидя в толпе знакомое лицо, выкрикивали приветствия. Люди эти приняли присягу Объединенных ирландцев, но пришли в Киллалу по зову более могучему и древнему: их сплотила и привела давняя вражда. Поравнявшись с воротами, О’Дауд придержал лошадь, и не успел я глазом моргнуть, как он спешился и уже стоял рядом и громогласно приветствовал меня.

— Эллиот, вы не знаете, здесь ли Рандал?

— Здесь. Либо в доме Брума, либо в таверне, — ответил я.

— А сколько с ним народу пришло?

— Не знаю, но готов спорить, что не так уж много.

— Все они в этом Балликасле подлые трусы! — воскликнул О’Дауд. — А я привел больше сотни из Эннискроуна, парни так и рвутся в бой. Где француз-то? — Он подошел ко мне, высокий, кривоногий. — Полюбуйтесь. Видали где еще таких красавцев?

И впрямь, таких лиц мне не доводилось видеть, хотя в полутьме их освещали лишь блики факелов.

— А из Баллины кто есть? — спросил он.

— Скоро придут. Я обогнал их на пути в Киллалу.

— А вы, Эллиот, хитрец: и нашим, и вашим! — довольно ухмыльнулся О’Дауд. — Вечно вы нас обставляете! Вы небось генерал?

— Здесь только один генерал — француз, — ответил я.

— Ну нет, так не годится. — О’Дауд кивнул на людей из Эннискроуна. — Эти парни о французах знают столько же, сколько об обитателях Луны.

— Тогда вам бы лучше познакомиться и поговорить с Тилингом.

И через два дня перед битвой за Баллину О’Дауд получил звание генерала армии Коннахта. Ничего не значащий чин, но О’Дауд ликовал, а Блейк и Мак-Доннел ярились, правда недолго. К генеральскому чину полагалась черная, расшитая кружевом треуголка. О’Дауд и к ней прицепил тетеревиное перо.

К приезду О’Дауда мы уже всем штабом полностью освоились в просторных покоях несчастного Брума. Самого же его вместе с женой, прислугой и гостями выдворили на второй этаж, нимало их не стеснив, так как там было шесть комнат, в том числе и большой зал, служивший Бруму библиотекой. Пока в доме располагался Эмбер, его обитателям ничего не грозило. Мне известно, что положение изменилось после того, как армия двинулась из Киллалы на юг, и весьма досадно, что господин Брум подвергался опасности. Он, хотя и совсем не знает Ирландии, по натуре сердоболен и достоин уважения.

А вот о генерале Эмбере мнение мое за время службы при нем постоянно изменялось и дополнялось. Несомненно, человек он весьма незаурядный, на первый взгляд отважный и безрассудный, на деле же расчетливый. Думается мне, не стоит восхвалять его военное искусство, ибо генералы, встретившиеся с ним на полях сражений — как Тейлор, так и лорд Корнуоллис, — не скупились на комплименты. И они заслуженны, ибо, судя по отзывам, Эмбер совершил с нашей армией едва ли не беспримерный поход. Однако уверен, что мы не знали и малой толики его замыслов. Не знали ни ирландцы, ни даже его французские офицеры. Из бесед с ними, и особенно с полковником Сарризэном, я вывел, что с Эмбером их связывал долг и преклонение перед его талантом полководца, а отнюдь не симпатия или доверие. Впрочем, среди французских офицеров доверие не в ходу, хотя и без него они ревностно несут службу. Есть в Эмбере что-то от лицедея, это роднит его с Тоном, потому-то они и сошлись. Радостное и веселое настроение враз может смениться безудержным гневом. Как знать, возможно, в этом его переменчивость, а возможно, и то и другое лишь маски, за которыми таился непознаваемый человек. Похоже, это относится ко всем полководцам.

Той же ночью пленников перевели в крытый рынок, где им предстояло находиться под стражей до конца восстания. С каждым днем число их росло, стало душно и тесно. Они пребывали в страхе, ибо полагали, что католики обрекут на гибель и их самих, и их беззащитные семьи. Верно, на закате восстания кое-кто был зверски убит, но к тому времени наша армия ушла далеко от Мейо, а Ферди О’Доннел, оставшийся в Киллале командовать небольшим гарнизоном, несмотря на храбрость, оказался не в силах обуздать смутьянов. Плен сказался особенно тяжко на капитане Купере. Он понимал, что кровопролития можно избежать, и старался успокоить своих людей, однако первые недели, как мне рассказали, он пребывал в отчаянии и ярости, сидел на полу и кусал костяшки пальцев, грыз ногти. Я не навестил его, посчитав это неуместным, а Мак-Доннел пошел — стыда он не ведал. Напротив, постарался в разговоре больнее кольнуть Купера, и это несмотря на то, что в молодые годы они слыли закадычными друзьями. Сейчас Мак-Доннел не преминул высмеять неудачливого капитана. Не стало легче на душе у Купера и после того, как к нам в штаб дважды приходила его жена, женщина смелая, красивая, решительная в словах и поступках. Она требовала освободить мужа, чем привела в восхищение наших офицеров, однако дальше восхищения дело не пошло.

И после того как наша армия покинула Киллалу, городок оставался центром восстания. Там, как я уже говорил, разместился небольшой гарнизон ирландцев под началом Ферди О’Доннела. Не берусь судить о происшедшем там, ибо не был очевидцем. А слухи, которые распускаются с недавних пор, явно дело рук тех, кому мила старая жизнь и кто, исходя злобой, выставляет себя жертвами «злодеев папистов». Но даже ни один из них не усомнится в человечности, доброте О’Доннела. Хотя я тоже допускаю, что поддерживать порядок в городке оказалось ему не по силам. Восстание привлекло в свои ряды не только тех, кто с оружием в руках рвался в бой, но и немало любителей грабежа и разбоя и тех, кто жаждал мести своим землякам-протестантам. Думается, не будь О’Доннел так любим в народе и не прояви он твердость, Мейо запятнало бы себя таким же несмываемым позором, как и Уэксфорд.

Поначалу я сомневался, по силам ли самому Эмберу установить порядок, к счастью, мои сомнения развеялись. Ведь толпища крестьян, хлынувших в Киллалу, не имели ни малейшего представления о наших целях и замыслах. Среди них было немало лихих, отчаянных голов — Избранников да драчливых забияк. В первые часы новой власти таких людей даже не хватало: некому было собирать по деревням лошадей да провизию. Кто знает, может, они увидели в этом знак — начать решительное наступление на имущих. Идеи революции, подобно крестьянству в любой стране, они толковали буквально, хотя самого слова «революция» и слыхом не слыхивали. Тиранов нужно низвергнуть, отобрать все их достояние, а заодно и жизнь. Однако дисциплина Эмбера и сабли его сержантов (больно бьющие плашмя по спинам) быстро искоренили эти настроения. Конечно, происходили и прискорбные случаи: в Киллале и окрест было разграблено и спалено несколько господских усадеб, но это дело рук лиходеев, вроде банды Мэлэки Дугана, который, увы, подчинялся нам не полностью. Но в целом ирландские новобранцы вели себя достойно, что и признают самые благородные наши недруги.