Валерий Поволяев - Оренбургский владыка

— Это конец!

До Нового, тысяча девятьсот двадцатого года, оставалась ровно неделя…

Едва прошла пора глухих метелей, на севере вновь загрохотали пушки — красные бронепоезда расчищали себе дорогу громкими залпами, и Дутов понял: пересидеть смутное время в захолустном Лепсинске не удастся.

Он приехал в дом, где поселился, расстроенный, отпустил автомобиль, несколько минут постоял под высоким ореховым деревом, втягивая в себя ноздрями влажный весенний воздух, вглядываясь в тусклые звезды. Было начало марта. Вспомнился Оренбург. Там сейчас еще мели кудрявые вихри, сшибали с труб дымы, трепали их, как умелые бабьи руки треплют кудель, и народ старался выходить на улицу как можно реже. Дутов любил синие оренбургские метели, они ему снились на фронте, на западе, вызывали теплые слезы, печаль.

Он невольно подумал о том, как слаб все-таки человек, если может размякнуть от таких простых вещей… Ну что такое Родина? Дом, где ты впервые увидел свет, простор, пахнущий степной травой, ночные звезды над головой… Мало, очень мало надо человеку для того, чтобы стать счастливым: услышать нежную песню матери, звучащую, как в детстве, ободряюще, звонко, любяще. Песню, под которую мы все становимся людьми.

Дутов невольно вздохнул, с отвращением глянул на рукав своего штатского пальто: занимая пост сугубо гражданский, он был вынужден ходить в партикулярном платье, к которому всегда относился с предубеждением. Время надевать военный мундир! Раз красные жмут так, что даже дышать скоро будет невмоготу, пора вспомнить, что под пальто, на плечах у него — генеральские погоны.

Ветер, примчавшийся из-за низких, крайних домов Лепсинска, похожих на саманные клетушки, принес аппетитный запах свежего, хорошо просушенного сена, прошлогодних дынь и еще чего-то, неясного, сложного. Дутов попробовал определить, что же содержит в себе этот неясный, тревожащий душу запах: дух домашней еды, кумыса, вяленого мяса, поделок шорника?

Не сразу он понял, но понял очень отчетливо — это дух дороги. Надо снова собираться в путь — пора покидать родную землю. Только что вроде бы остановились, обжились — и снова надо трогаться… Когда это кончится?

Не было ответа Дутову. Не было ответа никому из тех, кто находился рядом с ним… Он миновал казака, стоявшего около крыльца на часах, и вошел в дом, выкрикнув зычно, стараясь громкостью голоса, резкостью его подавить квелость, засевшую внутри:

— Оля!

Когда жена появилась в прихожей, атаман произнес печально, буквально чеканя каждую букву, — словно бы приказ отстучал на «ундервуде»:

— Оля, пакуй вещи! Мы уезжаем.

— Куда? — озадаченно спросила жена.

— Отступаем. Все дальше и дальше… — Дутов не выдержал, махнул рукой — жест был безнадежным: — Туда, где нет русских.

Ольга Викторовна прижала ладони к щекам и покорным печальным эхом повторила вслед за мужем:

— Туда, где нет русских… — лицо у нее мелко задрожало, глаза наполнились слезами, она глянула в окно. — Боже! Саша, я чувствую, мы никогда с тобою больше не увидим России.

Дутов насупился, поерзал губами. Перед ним приоткрылась страшная истина, о которой он старался не думать, — а ведь они действительно никогда больше не увидят Россию. Нижняя половина лица у него затряслась, он поспешно шагнул к жене и обнял ее.

— Олечка… Оля. Успокойся, пожалуйста, — с нежностью, на которую только был способен, ощущая, что озноб и боль пробивают его насквозь, Дутов погладил жену ладонью по спине, по худым, острым, будто два крылышка, выступившим лопаткам. Прихватил завиток волос на шее, ощутил острую жалость, возникшую в нем. — Не надо, Оля, — попросил он, — ну, пожалуйста…

Дутову стало муторно. Неужели все, что составляло его жизнь, было связано с его заботами, его болью, надеждами и песнями, останется в России, здесь? И никогда больше не вернется?

Нет, вернется! Для этого гражданскому губернатору Семиреченского края надо вновь надеть военную форму и взяться за оружие. Из Бориса Владимировича Анненкова, несмотря на постоянное бряцанье шашкой, грозный вид и зло сжатые губы, воин плохой.

— Мы вернемся сюда, Оля, — судорожно глотая слова, прошептал Дутов, — обязательно вернемся… Верь мне, так оно и будет.

В марте в горах еще нет прочных троп, надежных камней, за которые можно ухватиться или поставить на них ногу — все покрыто скользким льдом. На склонах постоянно набухают тяжелые лавины, готовые сорваться вниз не только от выстрела, — лавины в марте срываются даже от простого хлопка ладоней — дышат опасно, шевелятся.

Дорога в Китай была закрыта, но дутовцы пошли по этой дороге: не было у них ни иного выбора, ни пути иного.

Потапов в последнее время сдружился с Дерябиным. Хотя и в званиях своих, и в возрасте они были разные, но объединяло их одно: оба они были уроженцами Тульской губернии — один родился по одну сторону губернского города, второй — по другую. В Тулу их родители ездили на ярмарки за товаром, отцы в Туле выбирали ружья для охоты, в одном и том же магазине, хотя друг с другом знакомы не были.

Когда отступающая колонна дутовцев подходила к горам, по срезу которых пролегала граница, Дерябин неожиданно остановил коня, лицо у него странно задергалось, перекосилось, из груди вымахнул глубокий, едва слышный всхлип.

— Куда же я без России? — пробормотал он смято. — Кому я в Китае нужен? — казак исподлобья глянул на обледенелый, схожий с камнем снег, перевел взгляд на безмятежные, колюче посверкивавшие на солнце горы. — Кому?

Отряд, шедший с ним, остановился без всякой команды. Бойцы окружили командира, — ожидали, что скажет. Мимо тянулась нескончаемым потоком усталая, ко всему безразличная колонна отступающих. Иной боец вскидывал порою голову, оглядывая идущих рядом, и про себя недоумевал: «Почему такая силища отступает?».

Наконец Дерябин выпрямился в седле.

— Друзья мои, — произнес он тихо, — мы самоотверженно, честно боролись… Не наша вина в том, что мы проиграли эту борьбу. Но борьба борьбой, а Россия Россией, — в горле у Дерябина что-то забулькало, несколько мгновений войсковой старшина не мог справиться с собой, крутил головой беспомощно, потом справился, втянул сквозь зубы воздух и продолжил: — Россия у нас одна. Покинуть ее я не могу. — он замолчал и вновь обвел глазами людей. — Кто хочет остаться со мною — оставайтесь, будем вместе бороться дальше, кто хочет идти в Китай — идите!

С Дерябиным остался весь отряд — ни один человек не ушел от своего командира. Остался и Потапов.

— Куда я от земляка, — пробормотал он озадаченно, приподнялся в стременах, провожая взглядом колонну. Где-то там находились Еремеев, Удалов, калмык Африкан — люди, с которыми он успел побрататься — не разглядеть. — Ох, неладно как получилось, очень неладно — попрощаться с мужиками не успел.