Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 1

— Поверьте, что я с неослабным интересом слежу за московскими событиями. Вы совершенно правы, там еще много неясного. Однако я почти уверен, что в самом ближайшем будущем у нас появится возмож­ность проводить более активную политику.

— Французы и особенно чехи одобрительно отзы­ваются об их армии. Теперь к общему хору присоеди­нились и англичане. Особенно лейбористская печать. Ваше мнение?

— Это, безусловно, серьезная, причем быстро расту­щая сила. У нас в генштабе тоже придерживаются такой точки зрения. Вам это, конечно, известно...

— Однако в среде высших офицеров имеются суще­ственные разногласия?

— Как и всюду, коллега, и это нормальный про­цесс. Я в курсе дискуссий, которые временами выпле­скиваются на страницы печати, но не склонен к поспеш­ным выводам. Споры между новаторами и традициона­листами неизбежны в генеральской среде. Вы знаете, какой это замкнутый, разъедаемый завистью мирок. Тухачевский и этот Иероним Уборевич определенно принадлежат к лагерю твердых реформаторов. Круп­ные танковые формирования, ударная авиация, мас­сированные десанты — это их конек. Кстати, здесь эти люди близки к воззрениям германской школы.

— Что делает их особенно опасными.

— Несомненно.

— Было бы интересно ознакомиться с имеющими­ся на них материалами. У нас почти ничего нет, я имею в виду существенное. Вы же знаете, что я вынужден был начинать с нуля.

— Вы знакомы с нашими традициями, старый друг.— Канарис взял бронзовый колокольчик.— Такие вопросы решают на высшем уровне... Чашечку кофе?

Как призраки ночи, летят со всех концов Берлина фургоны с теплой надписью «Хлеб». Разрозненной эскадрой летучих голландцев плывут навстречу фур­гоны с уютным названием «Мебель». По пустым ули­цам, погруженным в предутренний сумрак, мимо опущенных жалюзи и закрытых ставнями окон. От голых лип Унтер-ден-Линдена и обледенелых каналов, от Александерплац и Шарлоттенбурга, от Грюнвальда и Штеттинского вокзала. Темны витрины Вертгейма, заперты двери кафе-автоматов Ашингера.

Не ящики с румяными булочками потряхивает на поворотах, не штабеля полуторных матрасов для молодоженов качает на переездах трамвайных путей. Унижением, болью, бедой провоняли глухие фургоны. Кого вытащили из теплой постели, кого отвозят с ноч­ного допроса в тюрьму. Лучше не думать, не знать, не спрашивать. Мертвенный свет фар обливает над­менный лик Беролины, но в медных очах богини незря­чая пустота, и синие искры первых трамваев просвер­кивают на медных ее губах.

В резиденции посла Соединенных Штатов наполь­ные часы отбили восьмой удар.

Едва Уильям Додд вошел к себе в кабинет, как ему передали личную телеграмму Кордела Хэлла. Государственный секретарь требовал ответа, суще­ствует ли непосредственная угроза войны. Видимо, в том и заключается смысл дипломатии, что постоянно приходится подкреплять очевидные факты.

— Свяжитесь с канцелярией Нейрата на предмет аудиенции,— распорядился посол.

С угрозой вообще господа в Вашингтоне, очевидно, смирились. Теперь их волнует «непосредственная».

Вспомнилась поездка в Прагу и конфиденциальная встреча с Бенешем. «Немцы ненавидели нас в течение многих столетий,— сказал президент.— Сейчас они преисполнены решимости аннексировать Чехию. Сна­чала частично, затем полностью».

Доказательств было предостаточно, но кто мог на­звать тогда точные сроки? Чехословакия, Польша, Литва, Франция, Нидерланды — где, когда начнется война?

Подвинув кресло к журнальному столику, Додд взял пачку обандероленных газет и наскоро прогля­дел политические новости. Немецкая печать дружно обрушивалась на Рузвельта. «Бёрзен цайтунг» назы­вала американского президента новым Вудро Виль­соном, пытающимся подавить и предать несчастный германский народ. В геббельсовской газете «Ангриф» проскальзывали особенно раздраженные, скорее даже бранчливые нотки. Замалчивая существо президент­ского обращения, нацистская пропаганда дружно ата­ковала близоруких пацифистов, плутократов и, конечно, евреев. Лишь более сдержанная в оценках «Берлинер цайтунг» своими словами пересказала президентское послание о предотвращении войн.

— Ты чем-нибудь огорчен, дорогой? — озабоченно спросила миссис Додд. Она вошла в халате, держа в руках поднос со стаканом апельсинового сока. На блюдечке были рассыпаны гомеопатические крупинки.

— «Толпа, как женщина»,— миссис Додд распра­вила салфетку.— Вероятно, господин Гитлер знает, как надо обращаться со своим народом... Прими, по­жалуйста.

Додд покорно проглотил лекарство.

— Марта уже встала?

— Наводит красоту,— улыбнулась жена.— Крон­принц с супругой пригласили ее на прогулку.

— Значит, она занята? Жаль.

— Тебе что-нибудь нужно? Луи Фердинанд обещал заехать после одиннадцати.

— Тогда сделай милость, попроси ее отвезти запис­ку в русское посольство. Мне необходимо повидаться с Сурицем. Звонить, по понятным причинам, я бы не хотел.

Додд подошел к конторке и, набросав несколько слов на бланке, вложил его в конверт. Затем достал визитную карточку.

— Опять этот большевик! — миссис Додд была неприятно удивлена.— Ничего, кроме огорчений, это не принесет. Попомни мои слова... Ты же отдал ему ответ­ный визит?

— Что делать: протокол. Притом это было в про­шлом году.

— Подумай хорошенько, Уилл. Если не о нас, то хотя бы о президенте.

— Так надо, детка, поверь мне...

— Ну если ты уверен...— состроив выразительную гримасу, она взяла письмо.— Сказать, чтоб отдала в собственные руки?

— Если возможно, дорогая, но не обязательно. Спасибо тебе. Это действительно важно.

Марта Додд доехала до отеля «Адлон» и отпустила машину. Не стоило лишний раз привлекать внимание. Советское полпредство находилось в соседнем квартале, и спокойнее было пройтись пешком. Жизнь в Берлине многому научила.

— Полпред в настоящее время отсутствует,— рас­сматривая карточку чуть ли не на просвет, сказал де­журный и вызвал советника.

— Я дочь американского посла,— отрекомендо­валась она, отдавая письмо.

— На словах ваш отец ничего не просил передать?

— Нет, здесь все сказано. Он не хотел звонить.

— Все ясно, мисс Додд,— понимающе улыбнулся русский дипломат.— Скажите вашему отцу, что его будут ждать к семи часам. При всех обстоятель­ствах. Спасибо за вашу любезность.

— И вам спасибо.

Марта прошлась по аллее маркграфов. На зимнем фоне каменные фигуры выглядели довольно-таки нека­зисто. Особенно смешон был толстый господин в парике, горделиво попиравший корзину, наполненную сельско­хозяйственными плодами. Пришлось нагнуться, чтобы разобрать имя славного властителя Бранденбургской марки, олицетворявшего богиню изобилия.