Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2

Фюрер согласился. Уже на следующий день герман­ский временный поверенный нанес визит в Форин офис и запросил агреман.

Риббентроп появился на приеме, устроенном Герин­гом в честь руководителей олимпийских делегаций. Торжество проходило на лужайке королевского двор­ца. Прожекторы, установленные на соседних крышах, заливали парк резким дымящимся светом. Влажная листва казалась фиолетовой, а лица людей — голу­быми. Дул пронизывающий ветер. Дамы кутались в меха. Левальд, руководитель Олимпийского комитета, надел шляпу. Имперские министры и генералы стояли вперемежку с дипломатами. Весть о назначении Риб­бентропа перестала быть новостью. Здороваясь с пос­лами, он холодно благодарил за поздравления.

— Скорее похоже на опалу,— сказал американ­скому послу посланник Южно-Африканского Союза Джи.— Повторяется история с Папеном.

— А что с Папеном?

— Разве вы не знаете, что он в Вене.

— Ах, да... Простите, забыл.

Возвратившись из Вашингтона, Додд обнаружил в Берлине множество перемен. Влияние умеренных, к которым принадлежал Шахт, явно шло на убыль. Тон задавали фанатичные экстремисты. В сущности, необратимо менялся весь мир. Шансы на переизбрание Рузвельта довольно сомнительны. Общественное мне­ние в Штатах кренится на правый борт, грозя опроки­нуть лодку. Фриц Кун, доморощенный фюрер, раньше он работал на заводе Форда в Детройте, возит по всей Германии группы американских туристов немецкого происхождения. «Национал-социализм — это спасение для народов»,— заявил он на митинге в Нюрнберге. Все его действия направляет Боле из иностранного отдела НСДАП.

Коричневая плесень завелась и под крышей посоль­ства. Новый советник Мейер вовсю заигрывает с Герин­гом, готовя за спиной Додда почву для двусторонних переговоров. Судя по всему, наци ожидают крупных уступок с американской стороны.

— Чертовски холодно! — поежился, подойдя, Эрик Фиппс.

— Почему англичане любой разговор обязательно начинают с погоды? — пошутил Додд.— Но вы правы, продирает насквозь. Терпеть не могу эти ужины на лужайке. Вы останетесь?

— Едва ли... Мне вообще начинает казаться, что пора собираться в дорогу.

— Вы это серьезно, сэр Эрик?

— Вполне. С моим складом ума все труднее стано­вится приспосабливаться к климатическим перепадам. Откровенно говоря, после назначения Риббентропа я и сам готов рекомендовать моему правительству сделать ответный жест. Здесь нужен более поклади­стый человек.

— Могу лишь сожалеть,— Додд беспомощно похло­пал себя по карманам, ища очки: на эстраде появились актеры в камзолах и робах восемнадцатого века.— Мне будет вас очень недоставать, сэр Эрик... Если, ко­нечно, я задержусь долее вас,— ответил он откровен­ностью на откровенность.

— Даже так? — Фиппс деликатно отвел глаза.— Пока вы отсутствовали, тут возникли кое-какие до­мыслы...

— Я в курсе,— кивнул Додд. Слухи о скорой его отставке распространял, с подачи Мейера, Геринг.— В принципе не исключено, хотя ни президент, ни гос­секретарь ничего мне об этом не говорили. Нацисты меня едва терпят, что не может не отражаться на на­строениях американцев.

— Демократия постоянно пасует перед диктатурой. Мы ведем себя, как кролики, загипнотизированные удавом. Куда нас вынесет, мистер Додд, на какой бе­рег?.. Я очень доверяю вашему историческому чутью.

— Откровенно говоря, я ощущаю себя такой же щепкой, влекомой течением. Понимание истории — это одно, а чутье... Чутье — субстанция тонкая, неуло­вимая. Признаюсь, что я не предвидел столь бурного развития испанских событий, хотя и предсказывал воз­можность установления германо-итальянского конт­роля над Европой. В конечном счете отказ от согла­сованных англо-французских действий против агрессии в Абиссинии обрек европейские демократии на гибель.

— Целиком и полностью с вами согласен. Испанская трагедия — прямое следствие совершенной ошибки. Гитлер и Муссолини, не опасаясь санкций, снабжают оружием военную 'хунту. За это, надо думать, они получат испанские колониальные владения. В недале­ком будущем нам будет противостоять коалиция уже из трех диктаторов.

— Простите, сэр Эрик, но это не более чем конста­тация свершившегося факта. Истинная перспектива рисуется в более мрачных тонах. Я далек от критики вашего правительства, но, рассуждая как историк, смею сказать: Англия проявила поразительное бес­силие, за которое вынуждена будет заплатить непомер­ную цену. Недаром говорят, что скупой платит дважды. Баланс сил постоянно сдвигается в пользу тоталитар­ных режимов. Во Франции сейчас такие раздоры, что установление диктатуры представляется неизбежным. Мы со своим изоляционизмом совершили непрости­тельную ошибку. Штаты неизбежно окажутся втяну­тыми в новую войну, но на условиях куда более худ­ших, чем сейчас, а завтра — тем более. Группа неразум­ного меньшинства в сенате нисколько не поумнела. Как видите, уроки истории никому не идут впрок... С кем это так любезничает Геббельс?

— Юнгер... Воин-эстет, бард, проложивший бряца­нием лиры путь стальным колоннам... Фашизм и розы! Чем это хуже, чем фашизм и меч? Фашизм и спорт?

— Что ж, это их время. Габриэле Д'Аннунцио, Монферлан... В России, мне рассказывали, чуть не каждый второй писатель в гимнастерке и галифе... Никогда еще сама идея демократии не выглядела столь беспомощно-жалко... Похоже, близится конец света, сэр Эрик?

— Мир либо переболеет злокачественным поветри­ем, либо погибнет. Хуже всего то, что клиническое течение черно-красной лихорадки протекает двояко. Отвращение к нацизму толкает наших интеллектуалов в объятия Сталина, страх перед большевизмом — в фашистскую паутину.

— Идея Интернационала все же ближе европей­скому идеалу, чем почва и кровь?

— Погодите и вы увидите, во что выльется этот эксперимент. Слишком много общих черт у величай­шего вождя всех времен и гения всех времен и народов. Тотальная организация неизбежно приведет Сталина к национальной автаркии. Национализм динамичен. Он переливает миф в энергию.

— Созидания или разрушения?.. В том-то и суть, что национализм и интеллект — это два антипода. С одной стороны, сила и рост, с другой — иссушаю­щий скепсис, но именно он создал все то, чем гордится человечество.

— Мысли о будущем угнетают меня. Ощущая пол­нейшее бессилие хоть что-нибудь изменить, чувствуешь себя таким жалким.— Фиппс простился и незаметно покинул прием.

Дамы и кавалеры в париках оттанцевали свое. Лучи прожекторов осветили затянутое облачной пеле­ной небо. Знаменитый летчик Удет принялся выписы­вать фигуры высшего пилотажа.

— Боюсь, что ко мне вернется прошлогодняя про­студа,— пожаловался жене посол Додд.