Ольга Приходченко - Одесситки

За своей думкой Дорка не заметила, как в магазине объявилась Вера Борисовна. «Можешь поздравить меня, Дора Моисеевна, экзамен на пятерку сдала, еще два — и все, диплом. Уйду от вас. Тебе бы тоже подучиться, ты же хваткая, не вечно же в уборщицах ходить».

«Зачем она такое говорит, — расстроилась Дорка, — знает же, с моей пятой графой на пушечный выстрел к материалке не допустят. С меня хватит, что меня в главке директором называют».

Мы переехали на новую квартиру. Наш клятый соляной склад теперь казался нам огромным по сравнению с этой маленькой квартиркой из двух смежных комнат, пятиметровой кухонькой и совмещённым санузлом. Старая мебель моего отца Соцкого в новой квартире не помещалась, ни вширь, ни вверх. Пришлось её распродать прямо там, на Коганке, дворничиха с нашего двора купила за бесценок; вместе с большими финиковыми пальмами ей досталась еще наша квартира. Зато у меня появилась «своя комната» — крохотная кладовка в спальне для белья, я еле, бочком влезала в нее. Там поставили самодельный топчан, на котором я спала. В кладовке я навела такую красоту, повесила все свои рисунки, устроила целую картинную галерею «имени мене». Мне предстояло перевестись ещё в другую школу. С ними в районе Фонтана была катастрофа. Жилые дома понастроили, а всего остального, как всегда, нет. Единственная приличная школа на 2-й станции Большого Фонтана под № 74 была перегружена до предела. На 8-й станции в школе № 81 тоже мест не было, в ней учились дети из детского дома, да и школой её очень сложно было назвать. Сплошное нагромождение каких-то сарайчиков. Оставалась школа под № 56, туда рванули все родители нашего дома. Она находилась в двух остановках от Аркадии с ее манящим морем и пляжами. Пешком по косым, кривым, немощёным переулкам полчаса ходу от дома. Если не цепляться за заборы фонтанских дач, то точно провалишься в какую-нибудь яму, заполненную до краев осенними одесскими лужами.

К новому району я довольно быстро привыкла. На дачных участках красиво распускались тюльпаны и нарциссы. Зацвела сирень и кусты желтой акации, а следом — фруктовые деревья, четыре абрикоса и несколько вишен во дворе, и воздух наполнился необыкновенным ароматом. Новая жизнь меня захватила полностью. Хотелось петь, танцевать, дни становились длиннее. Дружно собирались на субботники и белили извёсткой деревья, обкапывали их, обустроили детскую площадку с качелями и для игры в настольный теннис. У старой вишни поставили стол, за которым каждый вечер мужчины забивали козла. Под окнами и балконами стали пробивать асфальт, пытаясь вырастить настоящий виноград, и почти у всех это получилось. Не везло только нам, как бабушка ни старалась. Дело в том, что окна нашей квартиры выходили на улицу, она была угловой, под балконом всегда толпилась молодежь — шкодила, окурки тушила, в общем, доставалось бедному нашему винограду, вытаптывали его. Пока сосед с четвёртого этажа, дай Бог ему здоровья, не вмуровал решётку, и виноград быстро побежал вверх по балконам.

В очередной свой приезд моя сестра занялась моим гардеробом. Из своих старых чёрных сатиновых шаровар она сшила мне узкие брючки-дудочки. Из ярко-красного ситца выкроила нам обеим кофточки самого модного фасона, навыпуск по бокам, с разрезиками, и всё вдобавок прострочила двойной белой строчкой. Наряд оказался просто потрясающим. Да ещё на станцию к маме принесли на продажу туфли-лодочки, мама схватила их для меня, одолжила денег у заведующей.

У нее на мясо-контрольной станции только и было разговоров о ценах и отсутствии мяса, какой-то новой экономической политике в сельском хозяйстве. Политика, может, и была, численность персонала на станции увеличивалась, но количество мяса, привозимого колхозниками, неуклонно сокращалось, рассказывала бабушке мама. За каждой привезенной тушей брать анализы выбегали сразу несколько человек: и врач, и лаборантки, ещё и мама. Вот наделал делов этот кукурузник, говорила мама, селяне не будут по хатам держать скот, на чёрта теперь им это надо. Пошли на ферму, отработали смену, зарплату получили, и зачем излишне напрягаться. Раньше на трудодни хоть получали фураж, комбикорма, было чем кормить скотину, теперь кто будет деньги тратить на это, вкалывать, ухаживать за скотиной, везти её в город продавать. Увидите, бабы, распустят селян и будет голод.

Молодые врачихи, рассказывала за ужином мама, только пришедшие на станцию из института, не соглашались со старыми. Спорили, доказывали, что Хрущ прав. Давно деревню нужно было перевести на промышленные рельсы и строить большие сельскохозяйственные комплексы. Партия-то какую задачу ставит — раскрепостить колхозников.

— Анька, сегодня завоз хоть был?

— Всего тридцать туш за целый день, да и то потребсоюзовские скупили одну падаль в Арцызском районе. Разве раньше такое мясо пропустили бы в продажу? А сегодня за час улетело. Знаешь, сколько курица стоит? 100 рублей! Не подступиться.

— Ого! На 7-й Густавсонша четыре часа в очереди отстояла, купила цыплят. Смотреть страшно, синюшные, по два дохляка в одни руки давали. Неужели, Анька, опять голод?

Я прислушивалась, но не очень-то вникала, когда мама с бабушкой на кухне обсуждали эту проблему, своих забот в школе хватало.

Сама школа находилась в здании чьей-то помещичьей когда-то богатой дачи. Хоть к ней тянулась мощенная булыжниками мостовая. Школа была семилеткой и тоже перегружена, поэтому последний класс, как старший, учился во вторую смену с двух часов дня. Первые два дня бабушка меня провожала и встречала. Постоянно поминая то Ришелье, то Ланжерона: будь они живы, разве такие дороги были бы, все, а не только эту, к школе, давно камнем выложили бы, как у Оперного театра, и прекратили б такое безобразие.

Из ее рассказов, пока мы шли в школу, а рассказывала она живо, так увлекательно, что хотелось услышать, а что же дальше будет в каждой истории, я уже кое-что знала и про Ришелье, и про Ланжерона. Что француз герцог Ришелье, умнейший и талантливейший человек, был новороссийским генерал-губернатором и целых двенадцать лет — градоначальником Одессы, превратив ее в цветущий европейский город. Даже когда была эпидемия чумы, он не уехал, остался с одесситами, помогал больным, его стараниями эпидемия была побеждена. Памятник ему на Приморском бульваре благодарные одесситы на свои сбережения поставили, граф Михаил Семёнович Воронцов заказал его у самого Мартоса, который в Москве скульптуру Минину и Пожарскому делал. Дед говорил, что Дюк приветствует приплывающие корабли и провожает их в далёкое плаванье, памятник ведь прекрасно виден с моря.

— А Ланжерон?

— От твой дедушка всегда восхищался этим человеком. Мужественный солдат, всегда был там, где пахло порохом и свистели пули. В Первую мировую кто-то рассказал деду про Ланжерона, что за долгую военную карьеру он не пропустил ни одного сражения, воевал и в Европе, и в Америке. Он тоже француз, после Ришелье стал в Одессе губернатором. Помнишь, Ришельевский лицей на Дерибасовский, я тебе его показывала, и в ботанический сад мы с тобой ходили. Это все при нем открылось. Еще, говорят, смешные анекдоты сочинял, книжки разные писал, почитать бы, но где достать.