Ольга Приходченко - Одесситки

В новую школу мы всем нашим двором ходили почти весь август — убирали мусор, мыли окна и полы. Я старалась забежать на третий этаж полюбоваться новым классом с тремя большими окнами, с табличкой «8 Б» — такая красота. Новая 38-я школа выглядела как дворец по сравнению с моими старыми школами. Хотелось даже, чтобы лето поскорее закончилось и мы могли пойти в эту великолепную школу учиться. Там был актовый зал, спортивный, ещё столовая и самое невиданное создание человечества — это туалеты на каждом этаже с настоящими унитазами и умывальниками. Ни в каком сказочном сне я не могла представить такой замечательной школы.

Накануне 1-го сентября нам объявили, что в связи с тридцатиградусной жарой после первого сентября, в виде исключения, пока не спадёт пекло, разрешается приходить в школу в тёмной юбке и белой кофте, другими словами, в пионерской форме. Это сообщение, я пропустила мимо ушей, да и никакой пионерской формы у меня в помине не было. Главным было само 1-е сентября, которого я так ожидала. Построение во дворе школы, найти своих из класса среди этих белоснежных бантов и осенних георгин с астрами. Наша новая классная руководительница улыбалась, поблескивая золотыми коронками зубов, прикрикивая на нас, чтобы мы выровняли наш ряд и стали парами по два человека. Забор, как мухи, облепили родители и малышня, я старалась увидеть свою бабушку, но безуспешно.

Прозвенел первый звонок, но мы продолжали стоять под палящим солнцем, практически ничего не видя и не слыша. Наконец и нашему ряду разрешили двигаться и идти в свой класс. Но здесь образовалась толпа, многие не знали, как пройти в него, кто-то бросился к заборам забрать портфели у родителей. Я же устремилась по известному маршруту и зашла в класс почти одна из первых. Местечко я себе облюбовала заранее: последний ряд и поближе к выходу. Желающих занять место рядом я отшивала, говорила, что занято. Придерживала я это местечко для Ленки Доренко. Но её не было на линейке, и теперь она не объявлялась. Переглядывалась я только с теми, с кем училась в 56-й школе. Но нас было совсем мало, остальные все новенькие. Все кое-как расселись, не обошлось и без потасовок. Некоторые мальчишки по одному развалились на партах, никого к себе не пуская. Впрочем, они поступали, как и я.

Не нашлось места только одной девчонке. Куда бы она ни пыталась пристроиться, её никто за свою парту не пускал. Это была высокая девчонка с модной стрижкой, хорошо развитой грудью, но с удивительно тоненькими ручками и ножками, казалось, что они белее её носочков. Лицо её желало быть покраше, мало того, что оно было всё в веснушках, так ещё и обсыпано подростковыми прыщами разной конфигурации. Два верхних передних зуба не помещались в закрытом рту и торчали наружу. В довершение к перечисленным достоинствам она ещё и заикалась. Я сразу не поняла, в чём дело и что там впереди происходит, поскольку все перемещались, галдели, смеялись. Но потом увидела всю эту картину, как бедная девчонка мечется по классу, все ржут, а она уже плачет, какой-то придурок забросил её портфель к дальней стене и, когда она бросилась за ним, другой подставил ей подножку. Девчонка упала, смех не прекращался. «Иди сюда, — позвала я её, — садись, это будет твоё место. Ну, что уставились? — Я разозлилась не на шутку. — В рыло сами захотели? Так это можно устроить по-быстрому. Домой ноги не дотянете». Сама не знаю почему, из меня вырвалась Коганка, со всеми её прибамбасами и блатняком. Но здесь появилась наша классная дама и все притихли. Только те двое придурков всё оборачивались в мою сторону и показывали кулаки. Вот так с первого же дня я заимела врагов до конца учёбы в этой школе.

Нашу классную руководительницу звали Серафима Михайловна Мельник. Похоже было, что она одного возраста с моей мамой. Но на этом сходство заканчивалось. Это была ухоженная, хорошо одетая женщина. Волосы её были окрашены в медный цвет и буквально горели под лучами солнца, запивающего наш класс. Солнце нещадно палило сквозь двойные рамы трёхстворчатых больших окон. Кислорода явно не хватаю для дышащих юностью и потом сорока человек. Дышать было трудно, с нас градом катил пот, нестерпимо пахло свежей краской. Не помогло и открытие всех окон и двери в коридор.

Классная руководительница знакомство с нами превратила в какой-то непонятный спектакль. Под номерами на доске каллиграфическим почерком она написала вопросы, на первый взгляд, нормальные, биографического плана, типа: фамилия, имя, отчество, адрес, где раньше жил, где учился, потом, кто родители, национальность, где работают и кем. Объяснила она это тем, что так быстрее и легче мы все познакомимся и будем иметь представление друг о друге. Ведь теперь мы все одна семья, и многие годы нам предстоит прожить вместе, а некоторые, может, и всю жизнь будут дружить, и она сделает всё, чтобы так и было. Открыв классный журнал, она вызвала к доске первую жертву по алфавиту. Сначала мы все хихикали, но потом притихли, потому что у мальчика дрожали руки, он побледнел, как мел, на лбу у него выступила испарина. Хотя у него были нормальные родители: отец — военный, полковник, и сам хорошо учился, жил в Германии. Многие другие ребята тоже были детьми военных, офицеров и даже генералов.

У меня начался буквально озноб, я ничего больше не видела и не слышала. Только думала, как я буду о себе рассказывать. Что мама у меня работает санитаркой, отец умер, нигде не была, и самое страшное, что все они будут смотреть на меня, на мою штопаную форму, стоптанные туфли, еще эти дурацкие косы, в которые я вплела проволочки, чтобы они загибались, как у Любови Орловой из кинофильма «Весёлые ребята». Ребята, один за другим, довольно быстро отчитывались перед всеми, кто они и что. Если что-то упускали, учительница заглядывала в свои записи и спрашивала дополнительно. Я не слушала отвечающих, про себя повторяла, что буду сама говорить, боялась, все будут смеяться надо мной. Особенно эти два обормота. Они и так постоянно оборачиваются в мою сторону и корчат рожи, да ещё показывают кулаки из-под парты. Уже вызывают детей с фамилией на букву «Г». Глазман Галина Давыдовна, произнесла Серафима. В классе прошёл небольшой неприятный смешок. Когда девочка поднялась и прошла к доске, заржали все. Серафима даже кружевным платочком глаза промокала. Четырнадцатилетняя очень худая девочка с большими выпученными глазами долго молчала, потом быстро выпалила такой скороговоркой, что никто ничего не понял, и Серафима заставила её повторить всё сначала, помедленнее. Родители у неё оказались рабочими, родилась она в Одессе.

— Кто ты но национальности? Ты забыла сказать, — ласково, как змея, повела плечами учительница. Те два дурачка продолжали корчить рожи, и остальные, замерев, ждали...