Ольга Приходченко - Одесситки

— Дедушка, мы дачники, ничего здесь не знаем.

— Ага, а у кого стоите? У Мандрыкив?

— Нет, у Рогачек! — прищурившись, ответила Галка.

— А хто ж им будете?

— Внучка!

— Ага, а кого ж з ных, Валькиного чы малого?

— Валькиного.

— Так, я вам шо скажу, дивчата, вы хоть и городьские, а природу обижать не слид. Я ще батько твого вчыв и тётку Лидию... И до вашего сведения доведу, шоб больше так не робылы. Бутылки в Биле озеро покидалы, окурки, всю живнисть поперепугалы, а лилии навыщо нарвалы и кинулы. Хто ж так робыть, як бандиты якись. Такой красавець, як наш Турунчук, ще поискать треба. Раньше со всёго свиту, аж з Европы до наших мисць богачи съезжалыся. Стоялы у Троецькому, в Яссках, да и туточки зупынялыся. Яка охота була! Наш Турунчук славився, такий красавець, хто хоть влюбиться. А Биле озеро вин сам кохав. Це остання ёго любов була, вин з того и сам майже в плен до Днистра попав. Усе ховав свою коханую, вид усих, вид батька Днистра, вид людей.

— Как это? — удивилась я.

— Так вы ж сами бачилы. Як Биле озеро знайшлы? Турунчук трижды биля нёго обвывся, шоб нихто ёго не знайшов, хибаж вид людей шось сховаешь? Все знайшлы, паскудят, — старик посмотрел на нас голубыми детскими глазами, протёр рукавом беззубый рот и продолжал. — Наша Биляевка, з цего озера теж имья получила, бо Биляевка, знать била, як гарна дивчина. Невеста теж биле платья надевае, люды на билом свете живуть, все саме краще билым клыкаеться. Турунчук на цёму озери своих дивчат ховав, пленниц-русалочек.

— Хорош кавалер, сначала топил, а потом ховав! — Мы с Галкой переглянулись.

— Нет, дивчата, усё не так. Обидет якусь дивчыну хлопець, вона до Турунчука кидаеться, вин их прыймае, жалеет. Кажуть, сам по ночам в парубка обертаеться и русалочки вокруг него все в белом танцюють и поють, а те лилии, шо вы порвалы, их души. От так! Шли бы вы, девчата, до дому, от греха подальше...

Дед залез обратно в свою лодку и тихонько уплыл по течению в плавни. Несмотря на изнуряющую жару, плавать уже совершенно не хотелось. Настроение было испорчено. Наоборот, потянуло домой, в Одессу. И откуда только взялся этот старик, спросить бы у кого, да пошёл он... Мы плелись по пыльной дороге босиком, не дождавшись своих кавалеров. У ставка, где обычно мыли ноги и надевали босоножки, даже не остановились, так босиком, утопая в мягкой пыли (ох, и приятно!), доковыляли домой. Лыдочка, целый день собиравшая на колхозном поле помидоры, сидела устало, свесив свои большие загорелые руки между ног, глаза закрыла — отдыхала. Собака тявкнула, она сразу подскочила, засуетилась.

Без нас не вечеряли — ждали. В прохладной хате вчетвером уселись кушать. Лыдочка всё время улыбалась, ласково смотрела на племянницу, стесняясь есть. Галка не выдержала:

— Может, вином своим настоящим угостите? Олька вот в институт поступила, через четыре года закончит, к вам в деревню бухгалтером приедет, коров ваших считать будет. У неё здесь жених уже есть.

— Хто ж такой? — Бабка аж ложку уронила, обрызгалась и стала отряхивать передник.

— Вовка Мандрыка! — не моргнув глазом, серьёзно ответила внучка.

— Тоже скажешь, навишо вин ий здався?

— Любовь, Лыдочка, любовь, никуда не денешься. — Галка, как всегда в своём репертуаре, начала выступать. Я от злости даже покраснела.

— Так ему в осени в армию идти.

— Правильно, — не унималась подруга. — Олька как раз институт закончит, Вовка армию отслужит, здесь и свадьбу сыграем. А то как же!

Бабка переглянулась с дочкой, та молча встала и пошла в летнюю кухню. Назад вернулась с бутылем красного вина и четырьмя гранёными стаканами.

За здоровье чокнулись, выпили.

— Вот это вино, не то что магазинное, — сдуру ляпнула я.

Бабка с Лидкой перемигнулись, и бабка, глядя прямо на нас,

с прищуром спросила:

— Кажуть, вы ще курите цыгарки.

— Кто такое сказал? — вздрогнула Галка. — Вином ребята угостили, но таким гадким, что мы и пить не стали. Разве с нашим сравнить? А курить мы даже не умеем. Папа меня бы сразу убил, ты же его знаешь.

— Я ж тебе казала, Кобзарь як не сбрешет, так день не проживе, — кивнув в нашу сторону, ответила Лидка матери.

— Какой Кобзарь? У вас в деревне что, Тарас Григорьевич Шевченко живёт?

— Та ни, це другим, ты его не знаешь, а мабуть, бачила, це дид такый, до каждой сраки затычка.

— Лидка! — Бабка стукнула по столу.

— Ну до роту затычка. — Аж слёзы блеснули из глаз бедной Лыдочки. Галка ухватилась за графин, налила ещё по стакану.

— А зачем дед Кобзарь приходил?

— Так, угри ёму заказалы, для вас, шоб угостилыся. Вот вин и прынис.

— Угри, во здорово, я их обожаю, Олька ты любишь угри?

— Я их никогда не ела и не видела. А где они?

— Та там, в летней кухне в бидоне, только закрывай, а то повылазят.

Мы здесь же понеслись смотреть угрей.

— Фу, гадость какая, не то толстые пиявки, не то змеи, — скривила я рожу. — Я их жрать ни за что не буду.

— Еще как уплетешь. Бабка так приготовит, ты пальчики облизывать станешь. Бабуля, не убирай со стола, ещё посидим. — Галка ласково обняла старушку и повела её обратно в хату, прихватив недопитый бутылёк с вином.

— Какое вкусное, что значит своё, от души сделано, даже я выпила, — подтявкивала я сзади. После третьего стакана мы еле залезли на кровать и сразу задрыхли.

Мне снилось Белое озеро, в ушах звучали мелодии Петра Ильича, но вместо лебедей танцевали русалочки, потом всё закрутилось, и началась какая-то качка, сначала закачалась кровать, потом и комната. Всё подступило к горлу, еле успела выскочить во двор к туалету. Меня рвало, было так неудобно, что я никак не решалась выйти из уборной, где меня караулили бабка с Лидой.

— Ну от, я тоби казала, вина не вмиють ще пить, а ты курять воны.

— Цего Мандрыку гнаты треба. Чого удумав подлюка, лилий девкам прынис. Я ёго так турнула, сволота цыганьская. Девки хай дома сыдят, а то нехай до Одесы едуть. Бо вин, подлюка, не видстане, нахал такий же, як батько. Ото щось зробыть, а мы виноваты будемо, шо девку не доглядели. Хай йдуть до дому.

Гулять мы в этот вечер не пошли, валялись в постели, болтали. Бабка с Лидочкой крутились в саду под грушей.

— Олька, погляди, — пнула кулаком мне в бок подруга.

Бабка легла на узкую металлическую детскую кроватку, которую они с дочкой установили под деревом. Потом Лидочка привязала верёвку к груше, ею же обвязала мать.

— Что они делают?

— Бабка грушу сторожить будет. Прошлым летом она черешню всё охраняла, вон ту, чёрную, крупную. Даже мне не давала порвать. А я мальчишек подговорила, и мы ночью целую ветку спилили. Теперь она решила привязаться к груше. Представляешь, если спилить грушу над ней. Просыпается, а дерева тю-тю, нет! Во хохма будет! Только грушу жалко, да и бабку...