Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун

Дананир, однако, продолжала беспокоиться. Она понимала, что нужно как можно скорее утешить Зейнаб, а также успокоить Маймуну. Что ж, придется ей, Дананир, помочь бедной девушке.

— Будь добр, — попросила она Сельмана, — все-таки непременно разыщи своего господина до наступления вечера.

— Я подчиняюсь приказу госпожи, — Сельман с поклоном стал пятиться к двери. — Возможно, я принесу вам весть о нем этим же вечером или завтра утром.

Дананир поблагодарила его и взглянула на Маймуну — в глазах девушки светилась благодарность. Дананир улыбнулась.

— Ну что, я правильно поступила? — обратилась она к Аббаде.

— Если Сельман занят другими делами, то я сама поеду за Бехзадом в аль-Мадаин, — внезапно отозвалась Умм Джафар. — Дом его нам известен и дорога туда легкая. — Она поправила волосы и предложила: — Отчего бы нам не поехать туда немедля?

При этих словах бабки Маймуна просияла: исход дела как нельзя лучше отвечал ее желаниям; Аббада словно прочитала мысли, которые девушка не смела высказать вслух.

Хотя Сельман пообещал, что отправится на поиски Бехзада, в действительности же он торопился к Ибн аль-Фадлю, как они ранее договорились. Такой поворот событий необходимо было использовать: сын визиря мог оказаться полезным для того дела, ради которого Сельман сюда прибыл. С другой стороны, не было никаких причин беспокоиться об отсутствующем хозяине — известно, что у него много разных дел. Вслух он, однако, только сказал:

— Ну, я пошел разыскивать господина, — и вышел из залы.

Покинув встревоженных женщин, Сельман сменил платье и вышел из дворцовых покоев. Во дворе он оседлал мула и поехал во дворец аль-Фадля Ибн ар-Рабиа, который находился в ту пору в ар-Русафе, на восточной окраине Багдада, и фасадом был обращен на улицу аль-Мейдан. Прежде он был дарован ар-Рашидом Аббаду Ибн аль-Хасибу, потом перешел к аль-Фадлю Ибн ар-Рабиа, поселившемуся в нем со всем своим семейством.

Несмотря на то что дворцы аль-Фадля и аль-Мамуна — оба находились на восточной окраине Багдада, расстояние между ними было значительное. Садун поехал через весь аль-Мухаррем и оказался у рынка ас-Суляса. Здесь начиналась улица аль-Мейдан, протянувшаяся через ар-Русафу в Шемассию, — там она называлась улицей аль-Хадыр. На рынке торговали изделиями из фарфора, дорогой посудой и прочей столовой утварью.

Только к закату добрался Садун до ворот дворца аль-Фадля. Сын визиря ждал его. Стражникам было приказано немедленно пропустить во дворец богослова Садуна; наружность его им описали. И не успел Садун спешиться, как к нему подскочил стражник.

— Богослов Садун? Пожалуйте за мной. Господин ждет вас.

Садун последовал за стражником. Он степенно шествовал по садовой дорожке, опираясь на посох и бормоча себе под нос то ли стихи, то ли заклинания. Второй стражник кинулся вперед, чтобы известить хозяина о прибытии прорицателя. Сад кончился, они подошли к внутренним воротам дворца. Внезапно в дверях появился Ибн аль-Фадль, вышедший лично встретить своего гостя. Любезно поздоровавшись с богословом, он взял его под руку и повел за собой через галерею и приемную залу в свои личные покои, куда допускались лишь самые близкие приближенные.

В зале, куда они попали, стояла низкая тахта и подле нее два кресла; пол был устлан дорогим ковром, по углам расставлены высокие подсвечники со множеством свечей, уже зажженных в этот поздний час.

Ибн аль-Фадль уселся на тахту, пригласив богослова занять одно из кресел. Садун сел, не переставая что-то бормотать; он крепко прижимал локоть к своему боку, словно придерживая им под джуббой нечто необычайно ценное. Устроившись поудобнее, он извлек из-за пазухи шелковый платок с завернутой в него книгой. Затем не спеша развязал платок и с величайшей осторожностью разложил книгу у себя на коленях. Время оставило свой след на переплетенных свитках старого пергамента. Ибн аль-Фадлю были со своего места видны странные письмена, прочесть которые, кажется, было не под силу ни человеку, ни джинну.

Через некоторое время Садун сделал вид, что закончил чтение. Он протер лицо ладонями по направлению от лба к щекам и лишь тогда обратился к Ибн аль-Фадлю и поблагодарил его за радушный прием.

— Добро пожаловать, да будет тебе здесь приятно, — отозвался хозяин с улыбкой. Он рассчитывал своим любезным отношением расположить к себе богослова, чтобы тот открыл ему некоторые тайны.

— Ты уже оказал мне почет сверх всякой меры, о визирь! — улыбнулся богослов, быстро понявший, чего Ибн аль-Фадль от него хочет.

Ибн аль-Фадль насторожился: ясновидец неспроста называет его визирем, верно, сумел проникнуть в будущее. Чтобы удостовериться в этом, он сделал вид, что не понимает:

— Ты называешь меня визирем, но ведь визирь — это мой отец!

— Сын визиря — сам визирь, мой господин, — послышался туманный ответ. — Но переходи же к сути дела, я готов внимать тебе.

— Раз ты назвал меня визирем, — не унимался Ибн аль-Фадль, — то я теперь буду звать тебя главным придворным прорицателем.

Садун подумал, что сын визиря и в самом деле поможет ему заполучить эту должность: ведь отец его — человек очень влиятельный при дворе, да и сам аль-Амин весьма расположен к ним обоим. Нужно только сделать так, чтобы молодой человек не забыл об этом.

— Да благословит господь Ибн аль-Фадля! — произнес Садун. — Поистине, все, что он говорит, он выполняет. Я готов слушать и повиноваться.

Ибн аль-Фадль опустил голову, прикидывая, с чего лучше начать.

— Я пригласил тебя по важному делу, которое очень хотел бы сохранить в тайне. Надеюсь, что с твоей помощью я добьюсь успеха, — сказал он.

— То, на что намекает мой господин, — тайна для всех, кроме меня. Но, право, лишнее просить богослова Садуна держать язык за зубами.

Ибн аль-Фадль был изумлен, но все же ему захотелось проверить, правду ли говорит прорицатель.

— Как, ты уже знаешь, о чем я хочу тебя просить?

О страсти Ибн аль-Фадля к Маймуне Сельману рассказал один из дворцовых слуг, подслушавший накануне рассказ Аббады, — напрасно женщины полагали, что беседуют наедине. Слуги в те времена лучше самих господ знали их секреты, да и не удивительно: ведь те, не соблюдая осторожности, о чем только не болтали в их присутствии, не считая слуг за людей.

— Тайна твоя, пожалуй, мне известна, — усмехнулся прорицатель, — если, конечно, она касается не чего-нибудь иного, а только одной молодой девушки.

Ибн аль-Фадль был ошеломлен; его лицо выразило растерянность. Впрочем, после слов прорицателя ему легче было признаться во всем, что таилось у него на душе.

— Раз ты узнал мою тайну, — сказал он, — то не скрою: я люблю эту девушку любовью безудержной, пылкой. Страсть испепеляет мою душу…