Франсин Риверс - Руфь. Непреклонная

— Заходи же.

Было трудно находиться в большом роскошном отцовском доме и не поддаться искушению сравнить его со скромным жилищем мужа. Здесь все, на чем бы ни остановился взгляд, свидетельствовало о богатстве: красивые вазы, ковры, разноцветные льняные занавеси, низкие столики, выложенные слоновой костью. Руфь выросла в этом доме и считала отцовское богатство само собой разумеющимся. Потом она встретила и полюбила молодого еврейского торговца и вышла за него замуж, но он с большим трудом поддерживал семейное дело и добывал хлеб насущный.

Отец и мать Руфи очень гордились своим имуществом, но, пожив с Ноеминью, Руфь поняла, что ее родители были нищи духом. Богатство Ноемини не имело никакого отношения к материальным благам, которыми пользовалась Руфь.

— Ах, моя красавица дочь.

Мать вошла в комнату, обняла Руфь и поцеловала ее.

— Садись, моя любимая.

Потом хлопнула в ладоши, отдала приказание девушке-служанке и села на одну из мягких красно-голубых подушек.

— Ты не замечаешь ничего нового?

Руфь огляделась. Что мать имела в виду: новый стол или новые драпировки, а может, новый ковер? Снова посмотрев на мать, она увидела, как та перебирала пальцами золотое ожерелье.

— Что ты думаешь об этом? Красивое, не правда ли? Это подарок твоего отца. Оно из Египта.

— Он всегда был щедрым, — сказала Руфь, в мыслях своих она снова обратилась к Махлону. Он настоял на том, чтобы она ненадолго оставила его и навестила свою мать. С ним посидит Ноеминь. Все так хорошо складывалось. «Иди. Иди и развлекись» . Но как Руфь могла веселиться? Она думала только о муже и о том, как бы поскорее уйти из этого дома и вернуться в свой, к любимому.

Вошла служанка с блюдом, нагруженным фруктами, хлебом, двумя бокалами и кувшином вина. Вторая служанка поставила большое плоское блюдо с жареными зернами и кусочками тушеной баранины. У Руфи засосало под ложечкой от аромата хорошо приготовленного кушанья, но она не протянула к нему руки, хотя мать и настаивала. Как она могла взять кусок в рот, когда Махлон был настолько болен, что совсем ничего не ел? Как могла она наслаждаться деликатесами, разложенными перед ней на столе, когда у ее свекрови не было ничего, кроме хлеба, оливкового масла и кислого вина?

— Ты должна поддерживать свои силы, Руфь, — мягко сказала мать. — Ты такая худая.

— Может быть, немного попозже, матушка.

— Вчера на базаре я разговаривала с матерью Орфы. Было сделано все возможное?

Не находя в себе силы ответить, Руфь кивнула головой. Ноеминь, утверждая, что надежда есть всегда, продолжала молиться. Они обе молились. Молитва стала их привычкой.

— О, моя дорогая. Я очень переживаю из-за того, что тебе приходится проходить через такие страдания, — мать придвинулась к дочери и обняла ее. Какое-то время она молчала:

— Что ты будешь делать, когда он умрет?

От такого прямого и грубого вопроса глаза Руфи наполнились слезами.

— Я буду скорбеть. Буду утешать Ноеминь. А что еще — не знаю. Я не думаю сейчас об этом.

— Но ты должна подумать.

— Матушка, — протестуя, тихо произнесла Руфь и всхлипнула, закрыв лицо руками.

Но мать не унималась.

— Я до сих пор не спрашивала тебя об этом, чтобы еще больше не огорчать. Я знаю, как ты любишь Махлона. Если бы твой отец не любил тебя так сильно, то он потребовал бы, чтобы ты вышла замуж за Касима, и ты бы сейчас так не страдала. Отец хочет, чтобы ты знала: мы с радостью примем тебя. Ты знаешь, как я люблю, когда ты здесь, со мной, хотя бы на короткое время, Ты не должна оставаться с Ноеминью, если Махлон умрет. Возвращайся к нам.

Руфь опустила руки на колени и сквозь слезы посмотрела на мать.

— Как я могу оставить Ноеминь после всего, что она пережила? У меня есть обязательства перед домом моего мужа. Ты знаешь это.

— Ноеминь будет первая, кто посоветует тебе вернуться к нам. Ты считаешь, она захочет остаться здесь после смерти своего последнего сына? Она вернется домой, к своему народу.

Эти слова, как острое копье, пронзили сердце Руфи. Мать говорила так, будто Махлон уже умер, а о Ноемини не стоило и вспоминать.

— Я должна идти.

Руфь поднялась.

Мать схватила ее за руку.

— Нет, прошу тебя, выслушай меня. Муж Ноемини с охотой принял наши обычаи и стал одним из нас, а твоя свекровь всегда держалась в стороне. Она до сих пор одевается как еврейка. Она никогда не ходила в наши храмы и не принесла ни одной жертвы ни одному нашему богу. Возможно, именно поэтому она и страдает. Наши боги гневаются на нее.

— У нее есть свой Бог.

— О да, и чем Он хорош? Что Он дал ей, кроме нищеты и горя? — мать сделала широкий жест рукой. — Оглянись вокруг, дочка. Посмотри, как боги Моава благословляют нас. Посмотри на роскошь, которая окружает нас благодаря нашей вере.

— Но вы с отцом никогда не бываете довольны, матушка.

Глаза матери потемнели.

— Я довольна.

— Тогда почему же вам всегда хочется иметь еще больше? А для Ноемини материальное богатство не имеет никакого значения.

Мать в гневе отпустила руку дочери.

— Конечно, не имеет. Как богатство может иметь значение для того, кто никогда не владел им?

— Ты не понимаешь, матушка.

— Я понимаю, что ты отвернулась от богов своего народа, чтобы поклоняться ее Богу. Вернись к своим богам, Руфь. Оставь этот дом скорби и возвращайся к нам.

Вернуться к родителям — вернуться к чему? Ее отец и мать всегда были недовольны. Чем больше отец накапливал добра, тем больше ему хотелось. Его аппетит разжигался все больше и больше. Ничто не удовлетворяло его. А матери через несколько дней надоест это золотое ожерелье и захочется чего-нибудь новенького, чем можно было бы похвастаться.

Ноеминь хвалилась только Богом Израилевым. Обращаясь к Нему в молитве, она обретала спокойствие даже в повседневной суете, окружавшей ее.

Боже, о, Боже, помоги мне! Я многого не понимаю. Я не знаю, как ответить своей матери. Слышишь ли Ты голос перепуганной моавитянки? Я не хочу, чтобы моя вера умерла, если Ты заберешь у меня Махлона. Слова матери, словно острое копье, пронзают мое сердце. Защити меня!

Руфь разрыдалась.

— Мы знаем, ты должна до конца оставаться с Махлоном. И мы понимаем, что тебе захочется остаться с Ноеминью на несколько недель, чтобы утешить ее. Но потом приходи к нам, любовь моя. Возвращайся в отцовский дом, где твоя жизнь будет гораздо легче. Любой поймет тебя. Ноеминь любит тебя. Она так же, как и мы, желает тебе самого лучшего. Нет никакой необходимости жить в нужде. Ты молода и красива. Перед тобой вся жизнь.

Но Руфь не могла представить свою жизнь без человека, которого любила, и без свекрови, которая открыла перед ней свое сердце. Как она могла выполнить свой долг перед Ноеминью, оставшись с ней всего лишь на несколько недель? Долг — это не единственное, что связывало их. Была и любовь. Не только любовь друг к другу, но любовь к Богу, в Которого они верили.