Владислав Русанов - Обряд Ворлока

— Чего тут вспоминать? Подарок Ньёрда! Да вот и сам он сидит. Скалится, будто гривну серебряную нашел в навозе!

— А перед тем мы его из моря выловили. Обсушили, обогрели, накормили. Хродгейр парня в хирд принял. Так почему ты думаешь, что удача наша там незаслуженная была? Правильно сакс говорит. Дурная удача балует, заставляет на рожон другой раз лезть, оглядку позабыть. А заслуженная удача… Она как благодарность богов за достойные поступки. Вот Подарку Ньёрда удача улыбнулась, что его никакое чудище в пучину не утянуло, чайки глаза не выклевали, не замерз в волнах насмерть, думаешь, почему?

— Почему? — удивился Олаф.

— Потому что против совести не пошел. На купца гамбуржского с кулаками бросился, за отца заступаясь. А если бы струсил, смолчал, то продал бы его Гюнтер на ближайшем рабском торгу. В Роскилле или Хедебю…

— Погодите! — вмешался Димитрий. — Это какой такой Гюнтер?

— Купец из Гамбурга, — пояснил Вратко. И, не сдержавшись, добавил: — Морда жирная, германская… Ох, и дал бы я ему, если бы повстречал!

— Это не тот купец, у которого корабль звался «Морской красавицей»?

— Наверное, тот, — кивнул словен. — Маленький, толстый. Брюхо, что жбан…

— Когда я его повстречал, брюхо у него пообвисло изрядно, — грустно проговорил монах.

— Что так?

— От него охранник ушел. Дитер вроде бы…

— Да. Был такой. Дитер из Магдебурга. Единственный, против кого я зла не держу. Когда я за борт свалился, только Дитер не ржал. И бочонок мне бросил.

— Так вот… Дитер ушел от него. За магдебуржцем еще пятеро охранников расчета попросили. И, Гюнтер говорил, слушок про него нехороший пустили… Короче, никто в Хедебю не захотел на «Морскую красавицу» охранником наниматься. Вот его в двух днях пути от торжища датский морской хевдинг и ограбил. Хорошо, что германцы догадались оружия в руки не брать. Только поэтому живы и остались.

— Конечно, — со знанием дела покивал Гуннар. — Викинги, которые еще верны дедовским понятиям о чести, никогда слова не нарушат. Обещали — отпустят.

— И все равно, грабить нехорошо… — укоризненно нахмурился херсонит.

— Грабить — нехорошо. А воинскую добычу с боя брать никто еще не запрещал, — возразил Олаф.

— В Зунде и Скагерраке испокон веков датчане взимают дань с мимоезжих купцов, — добавил Гуннар. — Кто делится частью товара, сохраняет остальное. Хотя, конечно, если война вдруг начнется…

— Гюнтер всегда жадюгой был, — с ненавистью бросил Вратко. — За что и поплатился.

— Ох, не знаю я… — Димитрий перекрестился. — Во многих землях я был. Сколько держав пересек! А нигде люди по Господним установлениям не живут. Везде сильный слабого обобрать норовит, а хитрый простака обжулить так и целится… — Он вздохнул и скороговоркой прочел молитву. — Вседержитель, Слово Отчее, Иисусе Христе, будучи Сам совершенным, по великому милосердию Твоему, никогда не оставляй меня, раба Твоего, но всегда во мне пребывай. Иисусе, добрый Пастырь Твоих овец, не предай меня мятежу змея и на волю сатаны не оставь меня, ибо семя погибели есть во мне. [86] Часть молитвы святого Антиоха к Иисусу Христу.

— А через какие державы ты до Англии добирался? — решил увести разговор в сторону новгородец.

— Я? — встрепенулся Димитрий. — До Англии? А обычным путем…

— Через Греческие моря или через Варяжское?

— По северу… — Черты лица монаха разгладились. Он, казалось, весь погрузился в воспоминания, словно и не было неприятного разговора о грабежах. — Сперва Соляным трактом до Борисфена. [87] Борисфен — Днепр. Потом с купцами на стругах. От половцев два раза отбивались, но Господь не выдал. Кочевники стрелы побросали-побросали с берега, да и убрались восвояси. Как до Киева добрались, я в Десятинную церковь направился, по наказу отца Никифора.

— Зачем? — удивился Вратко.

— Разве ты не знаешь, юноша, что князь Владимир Великий перевез часть мощей священномученика Климента в Киев? И устроил в Десятинной церкви придел в честь апостола. [88] Священномученик Климент в церковной традиции приравнен к апостолам.

— А правда, что Киев — самый красивый город?

— Не был ты в Миклогарде, [89] Миклогард — Константинополь. Подарок! — возмутился Гуннар. — Дворцы! Храмы! Да все в позолоте!

— Что, красивее, чем рассвет над фьордом? Чем окрашенные розовым скалы и синяя волна, разрезаемая драконоголовым штевнем? — прищурился Вульфер.

— Нет, само собой… — смутился кормщик. — Если есть самая красивая в мире земля, так это родина. А вся позолота да белый мрамор вольному викингу без надобности. Баловство одно, да и только… Но ведь красиво! И как подумаешь, сколько труда потрачено, сколько золота и серебра!

— Вот бы ободрать все… — донесся до Вратко приглушенный голос Лохлайна.

Динни ши опять говорил по-гэльски, без риска быть понятым урманами. Но Гуннар что-то заподозрил — бросил на подземельщика суровый взгляд, сжал кулаки.

— Киев тоже очень красивый! — поспешно заговорил Димитрий, чтобы не допустить новой перепалки. Кому охота, чтобы около тебя постоянно ссорились и обещали пришибить друг дружку? — Особенно храм Святой Софии Киевской. Такого чуда и в Константинополе не увидишь. Я от Почайны [90] Почайна — приток Днепра, где была построена пристань для купеческих кораблей. через Подол в город Владимира сперва прошел. Как и велел отец Никифор, Десятинной церкви поклонился. А после уж в город Ярослава, к Софии. Хотел еще пойти к преподобному Феодосию… [91] Феодосий Печерский (ок. 1036–3 мая 1074) — православный монах XI века, русский святой, почитаемый в лике преподобного, один из основателей Киево-Печерской лавры, ученик Антония Печерского. Именем Феодосия названы Дальние (Феодосиевые) пещеры лавры и источник Феодосия на территории лавры. Хоть издали поглядеть на человека, идущего по стопам святых подвижников, апостолов Христовых.

— О старце Феодосии я слыхал, — решил проявить осведомленность Вратко.

— Да какой же он старец, когда моложе меня? — искренне удивился Димитрий. — Святой подвижник, но никак не старец. Только не удалось мне на него поглядеть. Даже одним глазком.

— Что так? — заинтересовался Олаф. — Не пустили, что ли?

— Да при чем тут «не пустили»?! Как раз великий пост начался. А преподобный Феодосий всякий раз на время поста затворяется в келье, вырубленной в камне, и просит, чтобы его замуровали. Только мааленькое окошко оставляет. Ему раз в три дня туда братья воду подают и сухарь ржаной.

— Зачем это? — почесал затылок викинг.

— Вот так он постится. Молится, голодает и очищается от скверны земной.

— Да откуда же у него скверна возьмется, если он и так монах? Божий человек.